Былой Петербург: проза будней и поэзия праздника - Альбин Конечный

Лемана, в пожаре погибло 127 зрителей[202],[203]. Леман вместе с труппой перебрался в цирк у Симеоновского моста, который арендовал с 1835 года, где поставил пантомиму-арлекинаду[204], вошедшую в состав многожанрового циркового искусства. Однако, оказавшись «несостоятельным к платежу аренды за цирк», в конце 1836‐го «иностранец» Леман «из столицы скрылся»[205].

От Лемана – «Виктора Гюго начальных штукмейстеров» (как назвала его «Северная пчела») – пошла плеяда балаганных «маэстро»: его ученики братья Легат, семейство Берга, Абрам Лейферт[206],[207], Алексей Алексеев-Яковлев[208],[209]. В своих арлекинадах все они совершенствовали приемы «превращений» и «перемен».

С начала 1830‐х в столице выступала шведская пантомимная труппа Легат (родоначальник балаганной и актерской династии), сохраняя первенство на гуляньях. В обозрениях праздников всегда отмечалось: братья Легат «дают пантомимы с прекрасными декорациями, с блестящими костюмами, с волшебными превращениями… <…> Коломбина их грациозна, Пьеро забавен, Арлекин ловок, превращения быстры»[210],[211]. Балаган Легат привлекал внимание публики не только арлекинадой[212], но и огромными размерами самой постройки[213],[214] и ее убранством. «Невозможно поверить, чтоб за дощатыми стенами балагана скрывалась такая великолепная палатка; чтоб сальные свечи, прикрепленные к простым обручам, заменялись роскошными люстрами! Скамейки обиты яркою материей; оркестр не висит над зрителями на прозрачном балконе, а расположен перед сценою и скрыт от публики наклонным щитом; авансцена расписана искусною кистью; завеса право не дурна; декорации очень хороши: превращения, перемены чрезвычайно удачны… <…> Пантомима забавная, разнообразная»[215].

В конце 1850‐х годов на гуляньях появляется уроженец Гамбурга Вильгельм Берг[216], продолживший традицию былой арлекинады. В театре Берга декорации «были написаны условно, но тщательно, – в тех тонах, что преобладали в восемнадцатом веке в живописи. И все перемены делались так чисто, так скоро, что им мог позавидовать бы любой казенный театр. Плотник уцеплялся по свистку за веревку и увлекал своей тяжестью ее вниз, поднимая кверху нужную декорацию. Всякие трюки и превращения производились по старым традициям»[217]. «Арлекинада всегда кончалась сценой в аду, причем неизбежно показывался огромный, во всю сцену, голый до пояса сатана, – вспоминает писатель Петр Гнедич представление в балагане Берга. – Кроме этого неизбежного финала, были постоянные трюки, как бы ни менялось содержание пантомимы – разрезание Арлекина на куски и стреляние им из пушки в цель. Все делалось быстро, судорожно, как потом практиковалось в кинематографе»[218],[219].

Арлекинаду с превращениями можно было увидеть только в двух-трех площадных театрах (каждый вмещал более тысячи зрителей), куда устремлялось не только простонародье, но наведывалась и светская публика, а временами – императорская фамилия, которая в 1830 году посетила балаган Лемана. В этих театрах пантомиме всегда предшествовал небольшой дивертисмент из эстрадно-цирковых номеров. Леман, например, проделывал фарсы (глотал яйцо и вытаскивал утку) и «разные акробатические игры на тугом канате и на полу»[220]. В остальных балаганах шла короткая по времени арлекинада в составе многожанровой программы. «Представления Пациани начинаются акробатами. Сначала танцует на веревке ребенок, потом забавный паяцо, наконец Каролина Пациани. Она делает трудные экзерциции со стулом и присоединяет к ним еще другие, делаемые ею без шеста. После этого отделения следуют опыты силы. После силачей тирольцы поют свои национальные песни. За тирольцами показывается несгораемая англичанка, которая кует руками раскаленное железо, глотает огонь, ходит по раскаленному железу и становится в жаровню, наполненную горячими угольями. Для окончания представления дают небольшую пантомиму „Арлекин-скелет“, без декораций, без особых приготовлений, как арлекинады даются в Италии»[221].

До середины XIX века наряду с пантомимой-арлекинадой, занимавшей ведущее место в репертуаре площадных театров, шли в балаганах военные[222] и приключенческие («Калабрезские разбойники в лесу, или Сильное нападение на семейство Лорда») пантомимы, ставились «живодвижущиеся картины»[223]. Напомним, что тогда в петербургских театрах в одном представлении совмещались различные жанры[224], а в Михайловском театре спектакли и концерты всегда сопровождались живыми картинами.

По утверждению Е. М. Кузнецова, а вслед за ним и других исследователей, до 1860‐х годов на гуляньях не разрешалось «играть пьесы из русской жизни»[225]. Официальных распоряжений на запрещение постановок с русской тематикой мы не обнаружили. Однако найден документ о постройке на Адмиралтейской площади во время гулянья «под качелями» в 1848 году балагана, в котором крепостные люди местного помещика А. А. Жеребцова «представляли с некоторым успехом пьесы из народных сказок и народного быта»[226]. В 1839 году в «Олимпическом цирке»[227], генетически и типологически близком балагану, «возникает зрелище в совершенно новом роде – русская пантомима с русскими песнями и плясками. На первый раз возвещен Бова Королевич и Милитриса Кирбитьевна, в которой являются князь Кирбит Кирбитьевич Седыр, Милитриса, Бова, Иванушка-дурачок, Полкан богатырь, Кащей бессмертный, Яга-баба, русалки, ведьмы»[228]. А так как устроителями цирковых и площадных зрелищ часто были одни и те же лица, то можно предположить, что эта пантомима появилась и на сцене балагана. Напомним, что арлекинада попала в цирк из площадного театра Лемана.

Празднества на Адмиралтейской площади – период расцвета театрально-зрелищного искусства и формирования классического типа гулянья «на балаганах».

Владельцы многочисленных построек, соперничая с площадными театрами, предлагали публике широкий выбор зрелищ и развлечений, рассчитанных на массовый вкус. «Но вот ударил заветный час и пустота сделалась тесною, флаги затрепетали над кровлями, с балконов загремели бубны и трубы, домики распахнули приветливо свои завесы, – сообщала газета об открытии гулянья. – Посмотрите, как это разбросанное племя механиков (антрепренеров. – А. К.) соединилось на общий пир корысти и славы, ратоборствует и состязается. Все манит к себе внимание всеми своими средствами: то смыслом, то смышленостью, то метким фарсом, то мелким искусством, то ловкой удалью, то красным словом, то затейливым вымыслом. <…> Всякий кидается в этот хаос мыльных пузырей с каким-то опьянением; все хотят удовольствия; морали не ищут»[229].

В обозрениях гуляний мало внимания уделяется зрелищам, давно знакомым петербуржцам: зверинцу, цирку, медвежьей комедии, куклам-марионеткам, театру «китайских теней» и т. п. Зато периодика фиксирует все изменения и новшества, происходившие на Адмиралтейской площади.

Упрощенная и короткая программа одних балаганов состояла из выступлений «пляшущих, скачущих и играющих штукмейстеров»[230], пантомимы или живой картины[231]; в других – демонстрировались всевозможные диковинки. Здесь давали представления «ученые» собаки, обезьяны и канарейки. «Балаган Фенароли. Обезьяны и собаки передразнивают людей; одеваются, кокетничают, пляшут, важничают, бранятся, выходят на поединок»[232]. У Герольда канарейки «танцуют, маршируют, мечут артикул (упражнение с ружьем. – А. К.), стреляют, умирают, оживают»[233].

В отдельных постройках можно было увидеть «носорога, единственного во всей Европе»[234]; альбиноса, который «является перед зрителями в полудиком наряде и разговаривает по-английски, по-немецки, по-французски и по-итальянски»[235]; танцы «уроженцев Австралии, Африки, Южной и Северной Америки»[236]. В других балаганах показывали великана из Финляндии «ростом в 3 аршина и 3½ вершка»[237]; «безрукого человека», который «ногами пишет, вдевает нитку в иголку, шьет, заряжает пистолет, стреляет»[238],[239]; паноптикум с «восковыми фигурами, представляющими и исторические лица, и вымышленные сцены»[240],[241] и т. п.

В этих зрелищах, напоминающих ожившие лубки, проявляется связь (и взаимовлияние) репертуара балаганов с тематикой популярных народных картинок и книг[242].

Находился на площади и «Детский театр», где выступали куклы-марионетки, ставились живые картины[243].

Уже в первом обозрении народного праздника на Адмиралтейской площади упоминаются «косморама» и «панорама»[244]. В этих постройках демонстрировались живописные виды городов, экзотических уголков Европы и памятных событий[245].

Особую известность в 1830‐е годы получила «косморама» художника Иосифа Лексы. В 1826–1827 годах