Дороги детства - Ирина Франц

днём, ей 91 год. Подумать только – почти целый век. Она много пережила, но поделиться воспоминаниями с нами уже не может.

Теперь, когда старость постепенно съедает её, выводя все органы из строя, она чаще пребывает в своём детстве или в дальнем прошлом. Немецкие фразы, имена родных. В беспамятном бреду зовёт она всех, кто предстаёт ей перед внутренним взором. Между двумя мирами стоит она сейчас, дожидаясь своего часа.

Теперь чаще вспоминается мне наше детство, когда она будила нас в школу. «Девчата, вставайте!» – раздавался её шёпот с кровати. Свет она никогда не включала, сидела в ночнушке на своей кровати в полутьме и задолго до нужного часа, как нам тогда казалось, поднимала нас своим шёпотом. На кухне уже горел свет, там готовила завтрак мама. А нам так не хотелось вставать тёмным зимним утром… «Девчата, вставайте, уже 7 часов!» Хотя на самом деле было всего-то минут 15 седьмого. Зная, что баба всегда прибавляет как минимум полчаса к настоящему времени, мы не торопились вставать, а она всё продолжала шептать. Может, тем и запомнились эти моменты.

Перед сном она всегда шептала одну и ту же молитву на немецком. Слушая её бормотание, я представляла, как её когда-то учили этой молитве в детстве, и удивлялась, как она сохранила её в памяти. Она рассказывала нам иногда про Украину, чудо-страну, в которой росли яблоки и груши, арбузы и дыни. Про то, как их в один день собрали и отправили на телегах к вагонам, и как они закопали перед отъездом в саду библию, надеясь, что скоро вернутся домой. Но вернуться назад им так и не пришлось.

Ещё я помню, как она рисовала нам петушков. Старательно выводила на бумаге, как будто первоклассница. Она всегда рисовала только таких петушков, с гребешком и хвостом на одной ножке, как леденцы… У неё уже тогда были пергаментные руки. Сухие и шершавые, с глубокими морщинами. Хотя ведь ей было, может, всего лет шестьдесят тогда… А ещё она всегда у нас сама строила цыплятники, а мы помогали ей, поднося доски и кирпичи.

Когда цыплята подрастали и их выпускали во двор к остальным курам, цыплятник занимали мы и делали из него «домик». Подметали там хорошенько пол, застелали его ненужными старыми одеялами и половиками. Занавешивали сетку платками, наводили уют – вот и готово жилище. В хорошем домике всегда должно было быть темно, чтобы потом там можно было зажигать самодельные свечки, сделанные из разрезанной картофелины, налитого в неё масла и скрученной нитки.

Помню ещё бабу у летней печки. У нас во дворе были две печи: сначала была одна возле летней кухни, потом её перенесли подальше, за акации. На ней летом жарили баурсаки или лепёшки, или варили кисляк, делая из него потом катык. Или грели воду на стирку в десятилитровых баках, а в больших старых кастрюлях запаривали кашу для свиней или телят.

В летних печках ещё пекли хлеб. В этот день все суетились и волновались. Баба обычно командовала процессом. Как подойдёт тесто? А вдруг не поднимется? Хорош ли уже жар в печи? Когда ставить формочки в печь? Когда вынимать? А какой вкусный свежеиспечённый хлеб, особенно хрустящая, пахнущая топлёным маслом корочка! К хлебу все относились тогда с благоговением, как к чему-то живому.

Возможно, пережитые голодные годы научили наших стариков ценить каждую крошку, и отношение к еде они передали своим детям и внукам… И сейчас каждый раз медлит моя рука перед тем как отложить старый хлеб в мусор. Просто закинуть его в ведро рука не поднимается, кладу медленно и бережно, как мёртвого воробушка в ямку, как будто это уже что-то сможет изменить…

Наша баба – это моё детство, тёплое, родное, тихое, беззаботное… С воркующими голубями на крыше, с шумными играми детворы по вечерам, с неизменным «Союзом нерушимых…» по радио и концертами по заявкам радиослушателей.

Песни «Подмосковные вечера», «несёт Галя воду» всегда звучали по утрам, когда мы завтракали, перед тем как отправиться в школу. А когда приходили мы после школы домой, там всегда ждала нас баба.

Стогомёт

Сено хранилось, свёрнутое в большие рулоны, их складывали осенью в сеновал. Или привозили «рассыпное», которое разгружали вилами в стог.

У нашего папы был трактор по имени Стогомёт. Это слово вполне пригодилось бы для клички какого-нибудь дракона. Трактор на самом деле был похож на зубастое чудовище с огромной стальной челюстью впереди – верхний ряд зубов поменьше и покороче, а нижний – с длинными толстыми клыками. Вилы – как зубы…

Громко рыча и громыхая своей разинутой на ходу пастью, останавливался Стогомёт возле заднего двора дома. Наш папа, укротитель трактора-дракона, приезжал на нём с работы на обед. А мы тем временем устраивались на блестящих зубах Стогомёта, воображая себя принцессами – спортсменками по художественной гимнастике.

Какие только номера не придумывали мы тогда. Можно переступать осторожно с зуба на зуб, стараясь не соскользнуть с их гладкой, отполированной до блеска поверхности. Можно повиснуть между двумя вилами вниз, ухватившись за них руками. Или просто смотреть на них и удивляться, как время и труд стёрли рыжую заводскую краску с зубов, доведя их до зеркального блеска.

Коровы

Коровы для меня – это воплощение всего самого женского, материнского, тёплого, живого… С коровами женщины встречаются в селе чаще всего и наиболее близко. Каждое утро, когда сочное розовое солнце только встаёт на горизонте, заливая первыми лучами своими сонное синее летнее небо, стоит в воздухе влажная, пронизывающая тело прохлада. Запах мокрой от росы травы приносит ветер из степи. Холмы ещё дремлют, окутанные летним туманом. То тут, то там слышны издалека щелчки бичей, лай собак, ворчание кур. Соседка тоже вышла во двор доить коров. Несёт с собой низенький стульчик, тряпку и ведро.

Когда будишь коров утром, они нехотя поднимаются, встав сначала на хрупкие свои коленки, покачиваясь всем своим тяжёлым телом и поворачивая головы, тяжело вздыхая и шевеля большими ушами. И бока у них ещё тёплые. Кажется, им ещё не хочется вставать так рано, так же, как и тебе. Корова-подружка, такова твоя доля. Хорошая моя. Стой, моя милая. Сейчас подою тебя и отпущу на волю… Знаешь ты мои печали, знаешь мои слёзы, мои думки, мои радости.

Др-ри-инь, др-ри-инь, др-ри-инь… Звук первых струек молока, звенящих по дну ведра. Прыск-прыск. Это короткие струйки. Когда не успеваешь хорошо ухватиться за соски, молоко не бежит.