Красная линия - Вера Александровна Колочкова

сама и виновата, ты ж сама свою подруженьку близко к дому подпустила, ближе и некуда!

— Мам… Я ж просила тебя… Не говори мне сейчас этого…

— Да знаю, знаю. Не стану больше ничего такого говорить, ладно. Хотя ведь и предупреждала я тебя, и просила… Но ты ведь все равно меня не слушаешь, что толку-то? Ладно, ладно, не сердись, все, не буду больше, не буду… Что я, не понимаю, как тебе сейчас тяжело? Так тяжело, что кажется, вся и жизнь кончилась?

— Да, мам, именно так. Действительно кончилась. Да…

— Ой, брось! Возьми да переживи, не позволяй себе убиваться. Лучше сама про свои ошибки подумай да не наступай больше на те же грабли. Все равно ведь рано или поздно этим закончилось бы, понятно же было…

— Что было понятно, мам? Что?

— Так ясно что… Все равно бы это произошло, понимаешь? Нельзя третьего в отношения пускать, это ж закон такой, не нами с тобой придуманный. А ты не верила, ты думала, все у тебя по-другому будет. И хорошо, что узнала теперь, как оно все бывает. Извлеки для себя выгоду из этого знания. По-другому научись жить, не так безоглядно, не так доверчиво. Мы все чему-то учимся всю жизнь, понимаешь? На то она нам и дана, чтобы учились. Ты ж неглупая, понимать должна, что это тебе урок такой был. Выучишь его, усвоишь и дальше жить будешь. Ничего, все еще наладится у вас, вот увидишь. Стас ведь очень любит тебя и ценит… Помучай его немного да прости, да и живи себе дальше с выученным уроком. Все наладится, вот увидишь…

— Не наладится, мам. Я не смогу. Нет, нет, что ты…

— Чего ты не сможешь? Чего?

— Жить со Стасом больше не смогу.

— Ой, да не говори ерунды! Время пройдет, успокоишься. Это сейчас еще болью болит, я понимаю… Но время все вылечит, ничего. Да и где ты еще такого мужа себе найдешь? А о Ксюше ты подумала? Давай не предпринимай ничего сгоряча, не надо. Погоди еще…

— Нет, не смогу. Я же знаю. Потому что он красную линию перешел, за ней уже точка невозврата. Я же так доверяла ему, я ведь даже мысли допустить не могла… А он… Да как же можно иначе, мам!

— Можно, Лерочка, можно. Надо только постараться, переломить себя как-то. Ты ведь женщина, ты гибкой быть должна.

— Так переломить себя или прогнуться, мам? — с грустным сарказмом спросила Лера. — Ломаться и гнуться — это ж разные вещи…

— Ой, не придирайся к словам! Ты же прекрасно понимаешь, что я тебе хочу сказать!

— Да, понимаю. Но и ты меня пойми — я не смогу. Кто-то может, да… Наверное, это правильно, это мудро, это по-женски… Но я не смогу. Моя счастливая жизнь разрушена, мам. И все, и не будем об этом больше… У меня уже просто сил нет говорить…

— Ладно, ладно, не будем. Успокойся. Пусть несколько дней пройдет… Пусть в тебе все это уляжется как-то. Не торопись с выводами. Давай-ка лучше съешь что-нибудь, смотреть на тебя тяжело, вся осунулась.

— Нет, не могу… Не хочу…

— А я вот пирожки тебе принесла… С картошкой, как ты любишь…

— Ну я же сказала — не хочу! Не буду, мам!

— Ну, по улице тогда пройдись — там такое утро свежее, чистое! На улице дождь ночью прошел, свежо…

— Нет, и пройтись не хочу. У меня сил нет. Устала, лечь надо. Ты иди домой, мам… Мне одной побыть хочется. Иди…

— Ладно, я уйду. Но скоро вернусь. И не надейся, я тебя одну в таком состоянии не оставлю. В магазин схожу, продуктов куплю. Холодильник совсем пустой… Приду из магазина, обед приготовлю. Если уснешь, будить тебя не буду, ключи в прихожей возьму, сама дверь открою. И не отмахивайся от меня, не отмахивайся давай!

— Да я не отмахиваюсь… Делай так, как знаешь, мам.

— Вот и хорошо, вот и ладно… А завтра как, на работу пойдешь или нет?

— Не пойду. Я до понедельника в командировке числюсь.

— И зря! Не надо тебе одной быть, в собственном соку вариться! На людях-то быстрее в себя придешь, поверь мне! На дела отвлечешься…

— Ладно, я подумаю, мам.

— Вот и подумай. Да не смотри на меня так, ухожу уже, ухожу…

В прихожей мама удивленно уставилась на чемодан, спросила испуганно:

— Что это, Лер? Ты что, вещи Стаса собрала?

— Да, мам. Я ж тебе объяснила уже… И хватит, и не говори больше ничего. Я уже все решила. Другого решения у меня не будет.

— Ой, господи… — слезливо запричитала мама, надевая туфли. — Да как же так-то… Я ж тебе говорю — не торопись… Опять ты меня не слушаешь, опять наступаешь на те же грабли! Ну, что у тебя за отношение к собственной жизни, а? Сама же делаешь все, чтобы ее разрушить, а потом…

Лера в изнеможении прикрыла глаза, повернулась, ушла в гостиную. Услышала, как мама крикнула ей из прихожей:

— А вот я сватам позвоню, пусть они тоже знают… Чего я тут воюю с тобой одна? Того и гляди, первым врагом для родной дочери стану… Позвоню, сейчас же им позвоню!

Лера даже застонала, откинув голову назад: господи, да когда ж эта пытка закончится… Когда ж мама уйдет!

Слава богу, дверь хлопнула. Ушла. Можно лечь на диван, вытянуться во весь рост. Будто от этого легче станет, ага… Тело по-прежнему болью болит, будто его били палками. Поплакать бы сейчас, но слез опять не было. Сухо было внутри, как в пустыне. Выжженная равнина в трещинах, пустота…

* * *

Вечером и впрямь нагрянули родители Стаса — Евгения Борисовна и Михаил Дмитриевич. Добрые интеллигентные люди, очень тактичные. Стас у них был поздним ребенком, и они в нем души не чаяли, к ней всегда хорошо относились, ни разу не случилось меж ними ни одного недоразумения и недопонимания. И она их тоже любила. Потому что когда мужа очень любишь, то и родителей его любишь, это ж понятно. Но сейчас-то, сейчас… Ну зачем они приехали, неужели не понимают, что сейчас не надо бы ничего… Что сейчас ее лучше в покое оставить. Наверное, это мама настояла, чтобы они приехали. Позвонила им и настояла. Они наверняка и не знали ничего, пока мама не позвонила…

Жалко на них смотреть, конечно. На Евгении Борисовне лица нет. И Михаил Дмитриевич такой растерянный, будто кругом виноватый. Им-то это за что, господи? Зачем, мама, зачем… Вот уж воистину — благими