Красная линия - Вера Александровна Колочкова

наверняка ключ есть… Да и Ксюша может приехать, а вдруг она как раз без ключей?

Господи, о чем она думает! Ключи какие-то… Пусть будет так, как будет. Пусть все приходят, ей уже все равно. Ничего она уже не услышит и не поймет. Потому что так больно внутри, так невыносимо больно… И хочется поскорее провалиться в забытье или вообще умереть… Да, умереть было бы лучше. Умереть, умереть…

Наверное, она снова уснула. И даже не поняла, откуда слышит голос Ксюши — в муторном сне или наяву.

— Мам… Мам… Ты чего? С тобой все в порядке, мам? Проснись, пожалуйста, ну же…

Открыла глаза, увидела испуганное лицо дочери.

— Господи, слава богу… Ты чего меня пугаешь, мам? Бужу тебя, бужу, а ты никак не просыпаешься, только мычишь чего-то, будто стонешь…

— Прости, Ксюш… Прости, что напугала… Ты уже приехала, да? А который час, не подскажешь?

— Так восемь часов вечера…

— Как это — вечера? Я что же, так долго спала? Я же проснулась утром… Да, проснулась, потом снова легла…

— Ну ты даешь, мам! Что с тобой? Ты болеешь, что ли?

— Нет, нет… Я сейчас встану, все нормально…

— Точно нормально?

— Да…

— А почему тогда не спрашиваешь, как я на экскурсию съездила? И почему ты дома, не понимаю? Ты ж вроде в Сочи должна быть? Раньше срока вернулась, что ли?

— Да. Раньше срока. Так получилось, Ксюш. Не спрашивай меня ни о чем, пожалуйста. Мне очень плохо сейчас, правда…

— Ну вот, а говоришь, что все нормально! А сама такая бледная, что смотреть страшно! Вот встань и посмотри на себя в зеркало, тоже испугаешься, как я!

— Да, я сейчас встану, Ксюш…

— Давай. А я пока поесть что-нибудь разогрею. Там вроде бабушкин борщ есть… Будешь борщ, мам?

От одного упоминания о еде ее затошнило, сглотнула горький комок, поморщилась. Хорошо, что Ксюша этого не видела, уже умчалась на кухню. И надо бы встать, попытаться как-то, пока дочери рядом нет. Может, и впрямь получится?

Села, спустив ноги с дивана, потрясла головой. Не помогло, наоборот, еще хуже стало. Тяжелая была голова, пустая, никчемная. А может, это хорошо, что она пустая… Ведь не дурак организм, знает, что ее надо опустошить, все мысли погасить, включить все предохранители. Не зря же заставил ее так долго спать… И слез нет. Наверное, тоже так надо, чтобы их не было. Может, и выкарабкаться из всего случившегося удастся, и не умереть…

— Мам, а где папа? Опять на дежурстве, что ли? — услышала она из кухни голос Ксюши и нахмурила лоб, будто не поняла вопроса.

— Может, и на дежурстве, не знаю…

— Что значит — не знаешь? Что происходит вообще, можешь мне объяснить? Папа мне звонил утром, и голос у него был такой… Будто он болеет. Сказал, чтобы я к тебе не приставала с расспросами. Потом я тебе звонила несколько раз, а телефон отключен был… Что все это значит, мам?

Ксюша вошла в гостиную, стояла, ждала от нее ответа. Пришлось проговорить тихо, просительно:

— Давай не сейчас, Ксюш, ладно? Пожалуйста… — почти прошептала она жалобно. — Давай потом… Сама-то ты голодная, наверное? Что там с бабушкиным борщом? Погрей его, поешь… Или я давай погрею…

— Да ладно, я сама. Лежи уж… На тебя прямо смотреть жалко. И глаза как у побитого спаниеля. Никогда тебя такой не видела, мам… Видать, крепко вы с папой поссорились. А из-за чего, а? Вы ж вообще не ссорились никогда… Он что-то плохое сделал, мам? Обидел тебя чем-то?

— Ксюш… Ну, я ж прошу тебя — не надо сейчас…

— Ладно, я поняла. Не надо… так не надо. Но вы ведь все равно помиритесь, правда?

Лера на нее так глянула, что Ксюша отступила, скрестила ладошки у лица — все, мол, не спрашиваю больше… И добавила скороговоркой:

— Ладно, сами разберетесь, чего я, в самом-то деле…

И быстро ушла на кухню. Лера слышала, как она хлопает дверью холодильника, как бурчит что-то себе под нос недовольно. А вот и снова явилась в гостиную, заявила деловито:

— Нет там никакого борща! В холодильнике нет ничего! Не понимаю, что происходит… Может, мне к бабушке пойти ночевать, а, мам? Я тебе мешаю, может? Ты мне только скажи, я уйду. Я же вижу, ты не хочешь даже поговорить со мной. А может, мы вместе к бабушке пойдем, а? Тебе ведь тоже поесть надо, я думаю. Или хочешь, я тебе принесу что-нибудь?

— Нет. Не надо. Я все равно есть не буду. Иди к бабушке, если хочешь. А я еще полежу… Что-то у меня голова нехорошо кружится…

— Ой, не пугай меня, мам! Если так, я лучше с тобой останусь!

— Нет, нет, ты иди, Ксюшенька. Это мне после ночного перелета нехорошо, это пройдет. Наверное, укачало, а может, отравилась чем… Это пройдет, Ксюшенька. Полежу в тишине, и пройдет.

— Ты уверена, мам?

— Да. Абсолютно.

— А как ты съездила, процесс выиграла?

— Да… Все в порядке. Все просто отлично.

— Молодец… Ну, я тогда пошла. Бабушке пока не скажу, что ты тут расклеилась, а то она тебя спасать побежит. Ты ж ее знаешь… Если тебе хочется побыть одной, то хорошо, я ж понимаю… И папа так же сказал, чтобы я к тебе не приставала, в покое тебя оставила. Ты лежи… Только бы ты в спальню перебралась, на кровати же удобнее!

— Да, сейчас переберусь, конечно… Ты иди, Ксюша, иди.

Дочь ушла, и она снова легла на диван, закрыла глаза. Хорошо бы опять уснуть…

Но сна не было. Да и откуда он возьмется, если весь день проспала? Теперь впереди маета ночная, бессонная, это ж ясно. Можно сказать, наступил час расплаты за это дневное бегство в спасительное небытие.

Хотя… Если снотворное выпить, то удастся снова в него упасть. Но ведь нет у них в доме никакого снотворного, как-то не держали они со Стасом его, надобности такой не было. Засыпали в супружеской счастливой кровати как два агнца. И не думали, что иначе может быть…

По крайней мере, она точно не думала. Зачем только согласилась на эту командировку, зачем? Ведь можно было кого-то из отдела послать… Люсю или Наташу… Отдохнула, называется, в Сочи! За горем своим съездила…

Подумала про командировку — и тут же вспомнился Иван. И свои ощущения вспомнились, когда он ее целовал… И досада запоздалая и бессильная снова накатила — ведь и она могла бы, как Стас, и она могла бы! Взять и перейти