Рондо - Александр Липарев

– Понял, – выдохнул Витька.

Он сиял и светился восторгом от того, что узнал такое необычное, чего в другом месте не расскажут. Он влюбился в Трофима Осиповича, сразу поверил каждому его слову. Он понял всё до последнего. Но всё-таки понятое надо обдумать. Он подумает, а потом ещё спросит у Трофима Осиповича. Главное, что есть у кого спросить. Было так здорово, что у него даже появилась слабость в коленках.

Вначале беспокойство охватило родительский комитет, а чуть позже оно распространилось на всех мам и бабушек: ребятам пришла пора надевать красные галстуки. Под это дело Ольга Владимировна с новой силой заговорила об успеваемости, поведении. Мол, надо быть достойным, а то могут и не принять. Кто-то поверил и слегка запаниковал, кто-то рассчитывал на «авось», но в пионеры хотели все. Ну, во-первых, это знак, что ты достаточно повзрослел. Во-вторых, в-третьих – это уже у каждого своё. Вовка волновался больше других: если «Торжественное обещание» придётся говорить каждому по отдельности… У Вовки торжественно не получится.

Когда под стук барабана и визгливые всхлипы горна четверо старших пионеров внесли знамя, мальчишек и девчонок парализовала свинцовая тяжесть торжественности. Кто-то громко сказал: «Смирно!» – и все замерли. Каждому хотелось увидеть, что делается слева, справа, сзади, но скованность не позволяла даже чуть повернуть голову. Стояли монументально неподвижные, плечо к плечу, сжав зубы и безумно косясь на ближайших соседей. Раскрасневшаяся Ольга Владимировна в новом безупречном бежевом костюме строго поглядывала на своих питомцев. «Торжественное обещание», к большой радости Вовки, произносили хором все три класса одновременно. Произносили по кускам, повторяя за пионервожатой. А потом вышли старшеклассницы и стали, выструнившимся и забывшим дышать, новичкам повязывать галстуки и прикалывать на грудь значки. Скоро красный цвет заметно оживил белые ряды. Неумелый горнист выдавил из меди пяток пронзительных звуков, постучали в барабан и знамя унесли.

Второй раз в жизни Мите предстояло участвовать в выборах. Про старых лидеров класса успели позабыть – чистоту ушей уже давным-давно никто не проверял, а нужда в старосте за все эти годы ни разу не обнаружилась. Теперь же наступила пора выбирать пионерский актив: председателя совета отряда и звеньевых… Митя уже понимал, что голосовать придётся не за того, за кого хочешь, а за того, за кого надо. А за кого надо, знают те, кто сидит за учительским столом и ведёт собрание, потому что есть такие вещи, о которых тебе думать не положено. И действительно, опять высокие посты распределились неведомой волей, таинственным образом и с учётом неизвестно каких заслуг. Ольга Владимировна в начале собрания очень долго объясняла, какой хороший председатель получится из Кольки Кичкина.

С толстым и неуклюжим Колькой никто не дружил. Типичный «Жиртрест-промсосиска», он на переменках и после уроков вечно спешил с озабоченным видом. Он бегал с учительскими поручениями, привлекался к организации разных школьных мероприятий, и ребята видели, как в пионерской комнате он что-то обсуждал со старшеклассниками. В его портфеле вместе с учебниками и тетрадями всегда хранилось множество отпечатанных на машинке листов бумаги, соединённых скрепками.

Ольга Владимировна о Колькиных достоинствах говорила также убедительно и красиво, как она рассказывала о пионерах-героях. И в результате председателя выбрали единогласно. Ольга Владимировна передала ему право вести собрание дальше. Митя со всем классом с изумлением глядел, как только что избранный председатель, непринуждённо усевшись за учительский стол, уверенно постучал по нему торцом толстого красного карандаша, призывая ко вниманию словно делал это каждый день, и с видом непререкаемого авторитета умело повёл выборы за собой. Его, всем знакомая пухлая физиономия, вдруг непонятным образом постарела, на ней появилась гримаса усталого человека, которого отвлекли от многолетней ответственной работы ради решения каких-то копеечных вопросов. Полуприкрытые веки и чуть заметное равномерное кивание головой создавали эффект его явного превосходства над остальными. На глазах у всех Колька нахально натянул на себя где-то украденную маску бывалого функционера, и она пришлась ему впору. Он свободно сыпал фразами: «Какие будут кандидатуры?», «Я думаю, следует подвести черту», «У кого будут самоотводы?» Присмиревший под Колькиным натиском, класс не сопротивлялся и проголосовал так, как требовалось. И опять после собрания появилось ощущение, что всех обвели вокруг пальца.

Среди выбранных звеньевых – одна девочка и два мальчика – оказался Серёжка, про которого Кичкин сказал, что он проявил себя принципиальным человеком. Митя не понял, про что это он.

А время крутило педали всё яростней и яростней. Люди, книги, события, мелодии, мысли мелькали словно в окне мчащейся электрички. В этом вихре Митя не сразу заметил, что у него появились новые родственники: сухонькая, морщинистая, но необычайно подвижная бабушка Вера и её тихий задумчивый муж Пётр Рафаилович – высокий, тощий, с редкими чёрными в проседь волосами. Оба они выглядели очень усталыми, измождёнными как будто после долгой болезни. Но нездоровый цвет кожи и худоба бабы Веры никак не вязались с её стремительностью и весёлыми глазами. Прошло два месяца с того дня, как Митя их увидел впервые, и только тогда ему с предосторожностями объяснили, что бабу Веру и Петра Рафаиловича недавно освободили из заключения, потому что осудили их неправильно, по ошибке, а теперь, наконец-то, ошибку исправили. Случай сам по себе выглядел странным, но и объясняли как-то необычно. Встревоженные глаза мамы и бабушки, то, как они, тщательно подбирая слова, произносили их негромко, с мучительным напряжением и почти в самое ухо словно боялись, что услышат посторонние, и то, что между собой взрослые на эту тему говорили торопливо и приглушённо – всё указывало на какую-то тревожную тайну. Но серьёзно задуматься над загадкой появления этих родственников ему не позволяло время. Оно неслось, подгоняло и торопило. И легкомысленно решив, что когда-нибудь потом всё объяснится само собой, он помчался жить дальше. Ведь столько дел, столько дел: воскресный сбор металлолома, подготовка к контрольной, серия проигрышей в шахматы в нескончаемом поединке с Серёжкой. Вот это последнее в те дни было важней всего.

ЧАСТЬ 3

Позади остались четыре года учёбы. Первый звонок совсем забылся, а до последнего так далеко, что о нём и не задумываешься. Повзрослевший Митин класс перебрался на этаж выше; теперь каждый предмет вёл свой преподаватель. Митя приготовился к ещё большим строгостям – по школьным коридорам гуляли жуткие легенды об учительской жестокости. Однако действительность опровергла слухи – никто больше не давил на ребят ужасом многозначительного молчания и не открывал двери их лбами.

Однажды Ольга Владимировна вынула из почтового ящика официальный ответ на один из своих последних запросов. Она долго сидела, держа конверт в руках, и никак не могла собраться с силами, чтобы его открыть. Она глядела, не отрываясь, в окно, а конверт в её пальцах слабо подрагивал. Сейчас ей вдруг стало ясно, что она всё понимала издавна, и теперь, не читая, знает смысл присланного ей документа. Подавив тяжёлый вздох, Ольга Владимировна вскрыла конверт. Проследив глазами строчки от первой буквы до последней, она бережно сложила листок, на котором две короткие фразы уместили трагедию человеческой жизни, обрубленной чьей-то злой волей. Дело, которым она занималась долгие годы, ставшим для неё таким же обыденным и естественным, как еда, умывание, работа, прекратил какой-то безликий чиновник, вдолбив внизу листа, чтобы не оставалось напрасных надежд, неопрятную фиолетовую печать.

Первого сентября Ольга Владимировна приняла новых первоклашек, привела их нарядных и необычайно торжественных на второй этаж, откуда давно убрали и серебряную голову, и даже фанерную тумбу, и, рассадив их перед собой на измученные парты, начала первый урок рассказом о том, что коммунистическая партия заботится о людях и делает всё для счастья народа.

Митя, если встречал свою бывшую учительницу, не мог заставить себя поздороваться с ней, прятал глаза и старался быстрее прошмыгнуть мимо. Он, воспитанный мальчик, понимал, что поступает нехорошо, но кто-то внутри так отчаянно сопротивлялся и бунтовал, что Митя вынужден был вести себя невежливо.

Дома Митя держался с прохладным отчуждением – более раскрепощено днём, когда мама работала, и натужно, замкнуто вечером. Для общения с домашними он обзавёлся, очень подходящими в такой ситуации, словами: «нормально» и « не знаю».

– Как дела в школе?

– Нормально.

– Обедать будешь?

– Не знаю.

От Таньки его отгораживала разница в возрасте – она ещё совсем маленькая. Если бы Митя имел старшего брата или, хотя бы сестру, он бы понимал, как здорово, когда старший уделяет тебе внимание. Но он пребывал в неведении, и до Таньки ему не было дела. Притащит её из детского сада – и свободен.