Рондо - Александр Липарев

Митя рос и менялся. Это называлось «взрослел». Вместе с ним начала меняться и страна. Ещё недавно интересные события в ней случались совсем редко. А сейчас, чуть ли не каждый день, – новое. Сперва сам собой появился новый руководитель государства. И пошло-поехало одно за другим. В каждодневную бытовую рутину проникли новые мелодии. Упадническое и протяжное «Домино, домино…» с патефонной пластинки соперничало с ритмичным и жизнерадостным «Вьётся дорога длинная, здравствуй земля целинная…» из репродуктора. Появились новые фразы: «Целинные и залежные земли», «Кулундинская степь», «Кукуруза – царица полей». Радио и газеты пугали атомной войной, призывали к трудовым подвигам, рапортовали, будоражили: «Быстрый и неуклонный рост производительности труда…», «Невиданными темпами…» Откуда-то снизу, уже не по радио, а в тихих разговорах с оглядкой на закрытую дверь появилось словосочетание «культ личности». Митины ровесники, пропитанные духом своей эпохи, без подсказки понимали, что с посторонними об этом говорить нельзя и на улице в полный голос тоже нельзя. Чувствовалось, что запретное намного интересней кукурузы и целины, но на столько же и непонятней.

Старшие с любопытствующим молодняком объясняться на этот счёт не спешили. Вовка, которому отец кое-что разъяснил, рассказал под большим секретом Ромке и Мите, что партия делает большое и важное дело – строит коммунизм, а когда делаешь большое дело, то случаются ошибки. И вот сейчас с ошибками разбираются и думают, как их исправить. Когда придумают, тогда всем объявят, а сегодня лишние разговоры будут только мешать. Так вышло, что самую полную информацию про таинственный культ личности раньше других смог получить Витька Скарлытин.

В квартире, где жил Витька с родителями, где жили их соседи, в конце прошлого года умерла одинокая бабушка Полина. После того, как описали и вывезли её вещи, комната месяца полтора стояла пустая под охраной наклеенной белой бумажки с круглой печатью. Затем туда вселился новый жилец – не старый, но очень худой, с большими залысинами на голове и с глубокими складками усталой кожи на лбу и около уголков рта. Выглядел он иссохшим и серым как будто долго лежал под землёй, а после его выкопали, отряхнули, почистили и разрешили жить дальше. Звали нового соседа Трофим Осипович. В свою комнату он вошёл, имея при себе только старый фанерный чемоданчик, покрашенный суриком. Но в первые же дни соседи снабдили его самым необходимым: посудой, простынями, табуреткой. Нашли для него и старый матрас. Как ни странно, но больше других ему помогали две кухонные скандалистки-крикуньи, жившие без мужей. А одна из них, Мария Францевна – Витька видел это собственными глазами – перед тем, как войти в комнату Трофима Осиповича, утёрла слёзы. Правда другие, например, старый зануда по прозвищу «Канцелярская душа» или тётка Митрохина, служившая вахтёром на заводе, поглядывали на Трофима Осиповича враждебно. Витька понимал, что все, кроме него одного, знают, кто такой этот новый жилец и откуда он появился, но почему-то об этом не говорят.

Раз вечером Витька делал на кухне уроки и попутно расписывал фиолетовыми чернилами старую дырявую клеёнку на столе. От долгой службы и частого соприкосновения с мокрой тряпкой она давно лишилась родного рисунка, вот Витька её и подновлял. Новый сосед зашёл на кухню вскипятить чайник. Потрескавшаяся раковина с чёрными метками отбитой желтоватой эмали находилась за Витькиной спиной.

– А чего ты на кухне?

– Дома не позанимаешься – там отец пьяный.

– А-а-а… И часто пьёт?

– Часто. Как деньги где достанет… Он на войне ногу потерял, работать не может, вот и пьёт.

– Лупит тебя?

– Не-а. Так, иногда костылём запустит, но ещё ни разу не попал.

– Ладно, как выучишь всё, заходи, чайку погоняем. Только стакан захвати. Я всё никак сервиз не куплю.

Витька всё выучил уже через минуту после того, как соседский чайник продребезжал крышкой, давая знать, что кипяток готов. Постучавшись, он, с гранёным стаканом в руке, вошёл в жилище Трофима Осиповича. Маленькая комната из-за того, что была пуста, казалась большой. Под потолком ярко светила лампочка – без абажура, голая. Матрас на ножках прижался к стене, рядом с ним сконфуженно стояла облезлая табуретка, бумаги и книги обосновались на подоконнике, а на полу в углу под газетой прятались две кастрюльки и тарелка. На табуретке стояли стеклянная банка с сахаром и мятая алюминиевая кружка.

– Проходи, садись, – хозяин похлопал ладонью по матрасу рядом с собой.

– А вы кто? – сразу задал Витька мучивший его вопрос.

– Так, человек, как и все. Раньше архитектором был. Потом пришлось лес валить, на руднике возил тачкой руду.

– Золотую?

– И золотую тоже.

– А почему у вас нет стола и шкафа?

– Погоди – куплю. Вот на работу устроюсь и куплю.

– Архитектором?

– Архитектором не берут, говорят – вакансий нет.

Витька не знал что такое «вакансия», но, чтобы не ударить в грязь лицом, спрашивать не стал. Их беседа текла мелкими ручейками, руслом для которых служило, в основном, Витькино любопытство. Но иногда и Трофим Осипович задавал вопросы. То про какой-нибудь магазин – существует ли он ещё, то, где находится ближайшая почта. Витька, гордясь своей осведомлённостью, с удовольствием отвечал.

Приближалась пора уходить, а не хотелось, и он, чтобы потянуть время, спросил про культ личности. Что это такое?

– Ого, брат! Ну и вопросы ты задаёшь! – Трофим Осипович внимательно посмотрел на Витьку. – А с другой стороны, – сказал он задумчиво, – приговор будет выносить ваше поколение. Сейчас-то всё так… «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянье».

Он пожевал губами и, неожиданно причмокнув, встряхнулся.

– Знать всегда лучше, чем пребывать в неведеньи. Хорошо, давай попробуем разобраться. Начнём с того, что все люди очень разные. По-разному думают, хотят разного… Тебе, наверно, фильмы про войну больше нравятся, а другому подавай про любовь, а третий совсем в кино не ходит. Вот и на то, как жить на белом свете, как вести хозяйство, люди смотрят по-разному. И выдумывают то одно, то другое. Сколько человечество на свете существует, всегда находились мудрецы, которые изобретали такие правила жизни, чтобы всем было хорошо, чтобы не знать ни бедности, ни горя. Много чего напридумывали, однако на деле ничего не получалось, потому что для изобретённой жизни надо, чтобы все люди обязательно думали одинаково и хотели одного и того же. А мы ж с тобой знаем, что мозги у всех устроены по-разному. Вот и не получалось. Так и жили по-старинке – не по писаному, а как само собой складывалось. Жили, пока не появилось совсем новое учение. Науку привлекли, книги толстые написали – всё как будто правильно. Те, кому это учение понравилось, кто в него поверил, решили наладить в своих странах такое распрекрасное житьё. А чтобы это сделать, надо власть завоевать. А её никто отдавать не собирался. Ты всё это будешь изучать в школе, поэтому я тебе подробно рассказывать не стану – только самое главное. Теперь смотри, что получилось. Поначалу взять власть удалось в одной нашей стране. Как только взявшие в свои руки власть принялись хозяйство переиначивать, правила, по которым люди до этого жили, менять, они тут же уткнулись в старую беду: опять потребовалось, чтобы все думали одинаково и желали одного и того же. Как ни крути, а изобретённую жизнь иначе не построишь. А простым людям это новое и непривычно, и нескладно, а многим из-за него пришлось совсем плохо. Вот и появились недовольные, они хотели жить по-старому. Тогда их стали заставлять думать так, как велит новая власть. Это называли перевоспитанием. А как перевоспитывали? Арестовывали, сажали в тюрьму, а то и расстреливали. В общем недовольных стали жестоко наказывать. У вас на кухне бывают скандалы?

– Бывают, ещё какие!

– Ага. И когда соседи ругаются, то каждый считает, что только он прав. Каждый говорит, что все, кроме него, вредят или, по крайней мере, не понимают, как надо, чтобы стало хорошо. И те, захватившие власть, как сосед на кухне, тоже считали, что лишь одни они правы, а всем остальным следует у них учиться. И ничего им доказать было нельзя, они никого не хотели слушать. Но государство – это не коммунальная квартира. У власти сила и поэтому ей легко брать верх над недовольными. Чтобы ей не мешали, она стала вводить запрет за запретом. А чем больше в государстве запретов, тем больше недовольных. Власть принялась запрещать газеты и журналы, запрещать другие политические партии, запрещать выезд из страны и много ещё чего. А чуть кто слово против скажет – тюрьма или расстрел. А тут они ещё затеяли выяснять, кто из них самый главный. Один оказался похитрей и порешительней и подмял остальных. Тех, кто тоже хотел стать самым главным, он велел поубивать. И их помощников тоже кого расстреляли, кого в лагеря посажали. Стал он называться вождём – что ни скажет, с тем должны соглашаться, что ни придумает, то все должны исполнять. А когда человек ставит себя выше других, у него не остаётся друзей, он обрекает себя на одиночество. Вождь уже никому не доверял, он даже своих помощников боялся. Всё ему казалось, что против него устраивают заговоры, во всех он видел своих врагов. Выход у него был один: всю страну держать в страхе, а себя вознести так высоко, чтобы его почитали, как бога. И каждый день невиновных людей арестовывали, пытали, отправляли в Сибирь, убивали. А газеты и радио расписывали, какой вождь незаменимый человек, мудрый учитель, гений всех времён и народов. Он делал серьёзные ошибки, из-за чего погибло много хороших людей, но указывать на них ему никто не смел. Только он один решал, что хорошо, а что плохо, что правильно, а что нет. Кто понимал, что творится в стране, те боялись, кто был поглупей и доверчивей, те верили, что других арестовывают за дело, пока не хватали их самих. Невинных объявляли шпионами, врагами народа. Никогда ещё в нашей стране не гибло столько людей, сколько уничтожил вождь. Он-то и был настоящим врагом народа. Как только он умер, первым делом начали всех невиновных из тюрем и лагерей выпускать на свободу. А когда увидели, как много там сидело, да ещё скольких поубивали, так и задумались, как же так получилось, что из-за одного душегуба столько бед произошло? Стали решать, что надо сделать, чтобы никогда больше не возвеличивать одного человека до такой степени, чтобы он безнаказанно творил всё, что захочет. Вот и решают до сих пор. Один человек – это личность, а возвеличивание его – это культ. Понял?