Рондо - Александр Липарев

Среди ребят Митя не претендовал на первые роли. В тупике верховодили старшие, во дворе у Вовки он держался, как гость, потому что приходил из другого дома. А в классе лидерами считались трое, у каждого из которых, как говорила Митина мама, были непростые родители. У Игоря Соколова, который появился у них с нового учебного года, отец занимал хозяйственный пост достаточно высокого уровня, чтобы мама Миши Реброва согласилась на приятельские отношения наследника этой семьи с её мальчиком. Третий – Олег Коржев тоже принадлежал к элитарной среде. Физически крепкие, они держались всегда вместе и могли за себя постоять. Помимо того, что все трое числились сильными учениками и даже отличниками, было в них что-то ещё, что делало их немного похожими друг на друга. Возможно, они отличались от одноклассников большей самостоятельностью и поэтому выглядели взрослее сверстников. А может, их роднило умение вроде бы и жить вместе со всеми, принимать участие в общих делах, и одновременно держаться обособленно. Серёжка как-то раз сформулировал их особенность по-своему:

– Они к иностранным шмоткам привычные.

Это правда, у элитарной троицы имелись закордонные обложки для учебников, невиданные карандаши, на урок физкультуры они приносили особые иностранные кеды. Остальные, в лучшем случае, бегали в китайских. Журнал «Playboy», который кто-нибудь из них притаскивал в школу, листался ими небрежно, как обычный «Огонёк». Они не жадничали и давали посмотреть глянцевую диковинку другим. И любой, взявший журнал в руки, попадал под магию его необычности и страницы с фотографиями девушек в нижнем белье и с озорными карикатурками переворачивал скованно и осторожно словно стеклянные.

Мишка, Игорь и Олег прибывали в школу с совсем иной планеты. Остальные ребята, в большинстве своём из небогатых семей, росли в с детства знакомой и понятной стране коммунальных квартир, бараков, обшарпанных подъездов и замусоренных дворов. Их родители тратили отпущенное им на жизнь время в магазинных очередях, ездили на работу в переполненном транспорте, мучаясь и в метро, и в очередях, и дома на кухне одним и тем же вопросом: как дотянуть до получки? В этих семьях к обновкам готовились заранее и покупали тщательно, потому что надолго. За обнову могли сойти и перелицованное пальто или костюм. Мало кто из этих людей осознавал, насколько такая жизнь убога. Она была привычной и единственной – другой не знали.

А те семьи, что обитали на иной планете, не представляли существования без отдельной просторной квартиры, консьержки при входе, дачи, личной или казённой автомашины. У них тоже хватало проблем и подчас очень сложных. Например, приходилось крайне внимательно контролировать внешний вид своего благополучия, чтобы избытком не вызвать недовольства вышестоящих, а недостатком не дать повода позлорадствовать тем, кто плавает ниже. В пределах же своего круга требовалось постоянно «соответствовать», что означало следить за тем, чтобы было «не хуже, чем у других». Они, эти семьи, очень сильно удивились бы, если бы их жизнь тоже назвали убогой. Но это убожество находилось на качественно ином уровне.

В семье Миши Реброва за «соответствием» и степенью благополучия следила мама. Она же принимала решения о необходимости тех или иных существенных приобретений. От папы лишь требовалось по своим каналам добывать модный сувенир, сладкозвучный «Грюндиг» или билет на нужный концерт. Вообще-то, у Мишкиных отца и матери не было тяги к роскоши, обоих, скорее, отличала врождённая умеренность. На торжественные приёмы мама никогда не надевала грозди драгоценностей. Ей хватало какой-нибудь одной брошки. Правда, её украшение красотой и элегантностью затмевало россыпи бриллиантов на жёнах других высокопоставленных работников, однако это понимали только те, у кого имелся вкус. Но их квартира пополнялась отечественным антиквариатом и импортом, выполнявшими приблизительно ту же роль, что и звёздочки на погонах военного. Опытный человек по одному виду обстановки легко определил бы папину ступеньку. Миша тоже был обязан носить печать соответствия, и заграничные штучки, что попадали вместе с ним в школу, представляли собой куски этой печати. Иностранные диковинки для него являлись такими же обычными, как для другого веник или кастрюля на кухне.

С помощью родителей Миша взрастил своё, особое отношение к простым людям. С дошкольного детства он помнил, что папина должность делает их семью особенной, выделяющейся среди прочих. Все, кроме папиных сослуживцев, представлялись ему существами слабыми, наивными, не отдающими себе отчёта, до какой степени они беспечны и беспомощны. С детских лет в его душе поселилась бацилла исключительности. Но жила она там тихо и внешне никак себя не проявляла.

Миша входил в состав Совета отряда, занимая там какую-то должность – с первого раза он её без запинки и назвать, наверно, не смог бы. Выполняя свои обязанности, он вместе с двумя другими активистами посещал квартиры слабоуспевающих учеников. Двойки, как известно, пионера не красят, и с отстающими должна вестись воспитательная работа. Вот Мишка её и вёл. Его хождения по квартирам поднять успеваемость не помогали, но обеспечивали Кольке Кичкину полноценную галочку в плане пионерских мероприятий. Мишка жил не где-нибудь на необитаемом острове – он видел и коммуналки, был знаком с неприглядным бытом неблагополучных семей. Кроме этого, он знал и шаблонное объяснение тому, что у одних всё есть, а у других – ничего. Дело в том, что наша страна пережила тяжёлую войну и сейчас восстанавливает своё хозяйство. Поэтому обеспечить достойной жизнью всех мы пока ещё не можем, и в отдельных случаях людям ещё приходится мириться с тяжёлыми бытовыми условиями. Но партия прилагает все усилия… Так Мише объяснял его папа. Объяснения были просты и понятны, Миша им верил. Однако один «отдельный случай» его зацепил.

В тот раз активисты шли поднимать успеваемость Тимура Токсубаева. В глубине дворов, которые, как дырки в сыре, прятались в застроенном квартале, тянувшемся от тупика в сторону улицы Горького, стояли два длинных барака. В одном из них жил Тимур. Скриплая дверь, одетая с двух сторон, с помощью прибитых крест-накрест реек, в рваный чёрный дерматин, впустила ребят внутрь. Коридорная темнота встретила их смесью ароматов затхлости и всех, готовящихся в тот момент, обедов. Барак делился фанерными перегородками на неизвестное количество крошечных отсеков-комнаток. В фанерной конуре, где проживал Тимур и его мама, стояли козлы, поддерживающие настил из трёх досок – сооружение, видимо, заменявшее кровать; одинокая, выкрашенная в больничный белый цвет, табуретка и прислонённая к стене сложенная раскладушка. В разобранном виде раскладушка должна была занять всё оставшееся свободное место. Из деревянных брусков, к которым крепилась фанера стен, торчали толстые гвозди. На них висела одежда. Посещая квартиры, Мишка с товарищами обязательно интересовались, в каких условиях школьник готовит уроки, сколько тратит на них времени, помогает ли по хозяйству? Тимурова мама, как об обычном, поведала, что сын готовит домашние задания в школе – на кухне всегда много народа, толкаются, а в комнате негде. Она развела руки, показывая, что здесь тесно. А сколько он там тратит времени на учёбу, она не знает. А дома? Что ж, помогает, когда надо. За всё время короткого разговора за фанерными стенками слышалось биение жизни: справа, судя по позвякиванию металла о стекло и смачному прихлёбыванию, пили чай, слева басовито храпели. Мише Реброву надолго запомнилось это жильё – оклеенные газетами стены, небольшой краешек окна (другая его часть досталась соседям), лампочка внутри треснутого матового плафона, рядом с окном прикноплена обложка журнала с кремлёвской башней и белыми буквами в красном прямоугольнике: «Огонёк». Больше всего его поразила одинокая больничная табуретка.

Это посещение у Мишки засело в голове. Некоторые «отдельные случаи» выглядели уж слишком вопиющими. С того раза он, не то чтобы засовестился своим комфортным существованием, но сперва нескладно, а потом всё более глубоко начал осознавать, что исключительность не может не сопровождаться ответственностью. Об этом первом самостоятельном достижении он не рассказал никому. Рождённая им мысль казалась настолько очевидной, что и обсуждать тут нечего. А вместе с тем, пусть не вслух, пусть про себя, но он уже произнёс слово «толпа». Нет, нет, никакого высокомерия. А, собственно, что тут такого? Так устроен мир. Зато личная исключительность, особость придавала ему уверенности, воспитывала самостоятельность. Иначе и быть не могло – ведь вокруг подслеповатые, не способные оторваться от приземлённых забот люди. Исключение составлял, разве что, Игорёк Соколов. Его семья принадлежала тоже к когорте тех, кто отвечал за страну, за народ, кто направлял и помогал вести от победы к победе. Хотя сам Игорёк, по Мишкиному мнению, был каким-то несерьёзным.