Я и рыжий сепар - Семён Пегов

— Влетит мне от Лены, конечно, — пробурчал Моторола себе под нос, когда мы грузились в «Урал», курсировавший между иловайским штабом и позициями ополченцев. — Вот как ей объяснить, что вернуться пораньше сегодня не получится?

Мотор с Трофимом заехали в пять утра. Воха — правая рука и рулевой командира — получил тяжелое ранение в Шахтерске, лечился. Трофим — крепкий и деловой мужичок лет пятидесяти — теперь возил командира из Донецка к позициям, где дислоцировались его бойцы. У Трофима было круглое смуглое лицо, золотозубая улыбка. Внешне он напоминал обычного работягу-дальнобойщика, с такими же ушлыми замашками, что свойственны людям большой дороги. Однако за всеми этими шутками-прибаутками крылся солдат невиданной смелости. Фатальное отсутствие страха даже в самых безысходных ситуациях не раз спасало жизнь и ему самому, и его пассажирам. Безбашенности, как видно, сопутствует фарт. С Трофимом всегда казалось надежно.

— Если хочешь доехать до Иловайска без приключений, надо проскочить, пока укропские артиллеристы спят, — позвонил Моторола накануне.

— Как это, — спрашиваю, — без приключений? Ты завязывай с этими приколами, а то сам потом будешь Лене все объяснять.

С Леной они поженились в июле, в сентябре она уже была на втором месяце. Девушка не робкого десятка, единственный человек, чьи приказы Мотор выполнял без обсуждений. Она приказала не рисковать понапрасну.

Короткую дорогу к Иловайску — напрямую через Харцизск — еще не пробили. У ВСУ оставались «Грады», САУ и прочие прелести, что падают с неба. Нужно было ехать кругом — через Шахтерск, а это лишние минут сорок. Несмотря на то что время поджимало, мы все равно остановились у небольшой церквушки прямо на трассе. Здесь бил освященный родник, у нас вошло в традицию останавливаться там каждый раз, когда оказывались в этих краях. Вслед за Мотором я сделал три глотка, умыл ледяной водой лицо и перекрестился. Трофим деловито набрал несколько литров с собой.

В бою Моторолу всегда узнавали. Во-первых, по пластике перемещения по линии фронта. Его движения были вальяжными и спокойными, когда он нырял в укрытие, и резкими и рваными, когда выбегал на открытое пространство, чтобы произвести очередную серию выстрелов. Во-вторых, по фирменному шлему-каске, тесно сжимающему лицо, плотно застегнутому бронежилету, налокотникам и наколенникам, тактическим перчаткам. Экипировка для Моторолы — фетиш, да и для его подчиненных тоже. И надо сказать, педантичное отношение к средствам защиты не раз спасало жизнь самому командиру и его бойцам тоже. Есть такая категория ополченцев-фаталистов — мол, если судьба погибнуть — значит, так тому и быть. Мотор не был сторонником фатализма, граничащего с глупостью. Он ценил смелость и презирал бессмысленные потери.

На передовой в Иловайске его движения поначалу казались угловатыми, давали знать о себе предыдущие контузии плюс не восстановившаяся до конца ключица. Бронежилет, который раньше воспринимался как часть торса, сковывал плечи. Мозг помнил выработанную в боях манеру передвижения, тело не могло ее повторить в полной мере. Конечно, Моторолу это бесило. Перебежка от места высадки из «Урала», доставившего нас на передок, до первой огневой точки далась нелегко. Ребята из отряда Гиви — местного иловайского полевого командира — уже подготовили почву для грядущей перестрелки. В интенсивном темпе выпустили по депо пару десятков мин 82-го калибра. Украинские военные проснулись и начали работать на подавление. Развернуть минометы они еще не успели, поэтому прочесывали нашу сторону из стрелкового оружия: трещали полдюжины автоматов и ПК.

— В шахматном порядке, пять-шесть метров друг от друга, — скомандовал Моторола, выпрыгнув из грузовика.

До укрытия — плотного бетонного ограждения у самых рельсов — мы добежали одним истеричным рывком, пули вспискивали над головами, но с приличным запасом для нас, где-то на метр-полтора выше. Это означало, что противник не просматривает напрямую спринтерский участок, ведет огонь из укрытия наугад.

— Значит, и снайперов еще не успели выставить на верхние точки, — выдыхая, резюмирует Мотор, после того как мы достигли цели. — Но вот ПК у них точно не один… Не хотят просто раскрывать пулеметные гнезда, грамотно… Но ничего, мы сейчас туда задуем из всего, что есть.

Ребята на позициях подготовились к приезду командира. У стены была аккуратно сложена горка из «мух» — одноразовых гранатометов, припасена пара «шмелей» — более мощных зарядов, «морковок» для старого доброго РПГ тоже хватало. Метрах в пятидесяти от нас двое бойцов залегли у «сапога» или «шайтан-трубы», как называли это разрушительное устройство мотороловцы.

— С чего начнем, командир? — спросил готовый подавать снаряды ополченец неопределенного возраста. Под конец смены на линии фронта все бойцы становились на одно лицо. Те, кто постарше, как будто сбрасывали с десяток лет, те, кто помоложе, — наоборот состаривались на глазах. После перманентной перестрелки длиной в сутки всем им исполнялось как будто по сорок, в глазах и морщинках светилась одухотворенная зрелость, приправленная безумной искрой адреналина.

— Пусть ребята сначала «шайтан-трубу» разогреют. Надо сбить нацикам азарт, а то они остервенело палят по сторонам без оглядки. Сейчас пару выстрелов из СПГ и обратно в подвалы попрячутся, потом мы берем паузу — они расслабляются и начинают снова вылезать на поверхность от любопытства… Тут мы и включимся с новой силой. Введем противника в заблуждение… — разъяснил Мотор, и ополченец дал отмашку ребятам, залегшим у «сапога». Одного из них звали Шустрый, парнишка недавно еще был то ли поваром, то ли санитаром или посыльным, долго просился в подразделение к Мотороле, его скрепя сердце взяли, и вот теперь он хотел доказать всячески, что полезен и решителен в бою, потому показательно засуетился вокруг станкового гранатомета.

Подготовка орудия к выстрелу напоминала закладку дров в печку. Шустрый брал полено-снаряд, открывал створку буржуйки-трубы, решительным движением забрасывал чурку в условное пекло и захлопывал дверцу. Затем садился на одно колено рядом с установленной на треноге «шайтан-трубой», коротко прицеливался и «задувал» — на ополченском сленге это означало выстрелить по противнику из чего-то гранатометного. Грохот от этого акта был запредельный, несмотря на то что мы прятались за стеной поодаль. В одну из пауз командир услышал одиночный свист в направлении «сапога», который ни с чем не спутаешь. Больше всего он напоминает хлопок кожаной казачьей плетки о воздух. Боец, который должен был работать с Шустрым в паре, после трех-четырех выстрелов оглох окончательно, поэтому, когда Моторола крикнул ему: