Другой Ленин - Александр Майсурян

Владимиру Ильичу этот комплимент пришелся очень по душе, он с удовольствием переспросил:

— Мертвая хватка?

Другой старый социал-демократ, Павел Аксельрод, позднее так вспоминал первые встречи с Лениным: «Я тогда почувствовал, что имею дело с человеком, который будет вождем русской революции. Он не только был образованный марксист, — таких было очень много, — но он знал, что он хочет делать и как это надо сделать. От него пахло русской землей».

Вождь эсеров Виктор Чернов весной 1917 года отчасти повторял эти оценки, но вносил в них и насмешливую нотку: «У Ленина есть импонирующая цельность. Он весь — как из одного куска гранита, и притом весь — круглый, обточенный, как бильярдный шар: зацепить его не за что, и он катится вперед с неудержимостью. Но он мог бы повторить про себя известную фразу… «Я не знаю, куда иду, но иду туда — решительно». Позднее, уже после смерти Владимира Ильича, Чернов добавил: «Я думаю, что в лице Ленина сошел в могилу самый крупный характер из выдвинутых русскою революцией».

Обломов, Ленивцын, Ленин… А приходилось ли Владимиру Ильичу «бороться с Обломовым» в самом себе? Многие соратники Ленина и не подозревали, что время от времени этот неугомонный человек превращался в законченного «Обломова», сверхлентяя. Так бывало после крупных событий, в которых Ленин выкладывался весь, до конца. Тогда, чтобы восстановить силы, ему требовались полный покой и отдых. Безделью и сну Ленин отдавался столь же полно, как до того — работе.

Н. Крупская вспоминала лето 1907 года: «Про него [Ленина] рассказывали: первые дни ежеминутно засыпал — сядет под ель и через минуту уже спит. Дети его «дрыхалкой» прозвали». Мог заснуть в самую неожиданную минуту, например во время горного восхождения. «Полезли мы на Ротхорн, — писала Крупская. — Лезли с «великоторжественным аппетитом», но когда влезли наверх, Ильич вдруг лег на землю, как-то очень неудобно, чуть не на снег, и заснул. Набежали тучи, потом прорвались, чудесный вид на Альпы раскрылся с Ротхорна, а Ильич спит, как убитый, не шевельнется, больше часу проспал». После месяца такого «обломовского» отдыха Владимир Ильич возвращался в свою обычную боевую форму.

Ленин не только признавал в себе Обломова, но даже свой псевдоним произвел, судя по всему, именно от «лени», характерной черты этого литературного героя. Впрочем, Николай Ленин был вполне реальным человеком, чьим паспортом Владимир Ульянов пользовался в 1901 году. Но он скрывался и еще под множеством фамилий, не говоря уж о псевдонимах. (Всего их насчитывают не менее 150.) Вот только некоторые из них: Базиль, Иван, Иванов, Петров, В. Ильин, Ильич, Карич, Карпов, Кубышкин, Куприянов, Мейер, Мирянин, Наблюдатель, Читатель, Не-депутат, Нелиберальный скептик, Посторонний, Дядя, Старик, Петербуржец, Правдист, Большевик, Сотрудник, Осипов, Пирючев, Рихтер, Силин, К. Тулин, Вильям Фрей…

Это множество псевдонимов порождало иногда забавные ситуации. Например, однажды Владимиру Ильичу как Ленину стали возражать ссылками на книгу Ильина. Он насмешливо ответил, что его оппонент «знает эту книгу, потому что он ее читал, я же знаю эту книгу, потому что я ее писал»…

Из всего этого обилия именно кличке Ленин Владимир Ильич отдал в конце концов предпочтение. Она стала его второй фамилией. Уж больно удачно она совпала с представлением Ульянова о главнейшей русской черте. В одном случае Ленин даже прямо расшифровал смысл своей клички: «Я предпочел бы обычный свой псевдоним, конечно. Если неудобно, предлагаю новый: Н. Ленивцын». Трудно более откровенно признать «духовное родство» Владимира Ильича и Ильи Ильича…

В начале века противники старались припечатать Ленина и его сторонников словечками пообиднее: бешеные, меднолобые, твердокаменные… Он подбирал эти оскорбления как лучшие похвалы. «Я принадлежу к твердокаменным», — гордо писал он. Из оскорблений рождались такие подпольные клички большевиков, как Каменев и Лобов. Но сам Ленин предпочел взять себе псевдоним попроще, поскромнее…

Между прочим, в начале марта 1923 года журнал «Прожектор» объявил среди своих читателей «конкурс на тему: почему Владимир Ильич называется Лениным?». Редакция журнала обещала: «Владимир Ильич обязуется никому не открывать разгадки в течение указанного срока». Любопытно было бы узнать, какую «разгадку» планировали обнародовать журналисты… Увы, намеченный конкурс так и не состоялся: здоровье Ленина резко ухудшилось — и, видимо, подобное веселое соревнование сочли неуместным.

«Что такое якобинизм». В сущности, зная Ленина как спортсмена, совсем нетрудно представить его и как политика. Целеустремленность, полная самоотдача, выигрыш во что бы то ни стало — в этом весь Ленин. «Для того, чтобы достигнуть намеченной цели, — говорил он, — нужно исключительно к ней стремиться, нужно сосредоточить на ней все свое внимание, всю свою энергию, все свои силы и всю волю, сосредоточить, отбрасывая все лишнее, все не идущее к цели».

А самыми лучшими «спортсменами» в политике Ленин, по-видимому, считал французских якобинцев XVIII века. Как и Чернышевский, он чувствовал себя их наследником. «Революционный социал-демократ, — говорил Ленин, — должен быть и не может не быть якобинцем».

Уже оказавшись у власти, Ленин не раз цитировал слова Чернышевского из его письма к президенту США: «Исторический путь — не тротуар Невского проспекта («чистый, широкий, ровный тротуар совершенно прямой главной улицы Петербурга», — поясняет Ленин); он идет целиком через поля, то пыльные, то грязные, то через болота, то через дебри. Кто боится быть покрыт пылью и выпачкать сапоги, тот не принимайся за общественную деятельность. Она — занятие благотворное для людей, когда вы думаете действительно о пользе людей, но занятие не совсем опрятное. Правда, впрочем, что нравственную чистоту можно понимать различно: иному, может быть, кажется, что, например, Юдифь не запятнала себя». Ленин писал: «Еще Чернышевский сказал: кто боится испачкать себе руки, пусть не берется за политическую деятельность… Наивные белоручки только вредят в политике своей боязнью прямо смотреть на суть дела». Бывший большевик Георгий Соломон вспоминал о Ленине: «Однажды в Брюсселе в разговоре со мной он заметил: «Да… политика ггязное (он несколько картавил) дело».

В 1904 году Ленин говорил Вольскому о своих оппонентах (меньшевиках):

— Они обвиняют нас в якобинстве… и прочих страшных вещах. Идиоты, жирондисты, они не могут даже понять, что таким обвинением делают нам комплименты.

— Мне кажется, — сказал его собеседник, — нужно все-таки установить, что понимать под якобинством.