Другой Ленин - Александр Майсурян

«Старый Обломов остался». Еще один «любимый» литературный образ Ленина — помещик Илья Ильич Обломов из одноименного романа Гончарова. По Ленину, Обломов — это почти что воплощение России, русского человека. «Был такой тип русской жизни — Обломов, — говорил он в одной из речей в 1922 году. — Он все лежал на кровати и составлял штаны. С тех пор прошло много времени. Россия проделала три революции, а все же Обломовы остались, так как Обломов был не только помещик, а и крестьянин, и не только крестьянин, а и интеллигент, и не только интеллигент, а и рабочий и коммунист… Старый Обломов остался, и надо его долго мыть, чистить, трепать и драть, чтобы какой-нибудь толк вышел». И после всех революций Россия, по Ленину, осталась «обломовской республикой».

В сочинениях Ленина пестрят упоминания «русской обломовщины», «наших проклятых обломовских нравов», «проклятой привычки российских Обломовых усыплять всех, все и вся»… «Вот черта русского характера: когда ни одно дело до конца не доведено, он все же, не будучи подтягиваем из всех сил, сейчас же распускается. Надо бороться беспощаднейшим образом с этой чертой… Я не знаю, сколько русскому человеку нужно сделать глупостей, чтобы отучиться от них». «Русский человек — плохой работник по сравнению с передовыми нациями». «По части организаторских способностей российский человек, пожалуй, самый плохой человек. Это — самая наша слабая сторона…» «Мы дьявольски неповоротливы, мешковаты, сколько еще у нас обломовщины, за которую нас еще неминуемо будут бить». «Они уже совсем было улеглись спать на пожалованном всем российским Обломовым диване, как вдруг…»

Вячеслав Молотов вспоминал: «Ленин говорил: «Русские ленивы», — и чувствовалось, что ему страшно обидно, что русские действительно ленивы, начнут дело, не кончат… «Поболтать, покалякать — это мы мастера! А вот организовать…» «По-моему, — писал Ленин в 1922 году, — надо не только проповедовать: «учись у немцев, паршивая российская коммунистическая обломовщина!», но и брать в учителя немцев. Иначе — одни слова». «Немецкого в нем было мало, нет, — продолжал Молотов, — но аккуратность, организованность — чертовская. Чертовская организованность!» «Одной из характерных черт Владимира Ильича, — писала Мария Ульянова, — была большая аккуратность и пунктуальность… Вероятно, эти качества передались Владимиру Ильичу по наследству от матери… А мать наша по материнской линии была немка, и указанные черты характера были ей свойственны в большой степени».

«Я бы взял не кое-кого, а даже многих из наших партийных товарищей, — говорил Владимир Ильич, — запер бы их на ключ в комнате и заставил читать «Обломова». Прочитали? А ну-ка еще раз. Прочитали? А ну-ка еще раз. А когда взмолятся, больше, мол, не можем, тогда следует приступить к допросу: а поняли ли вы, в чем суть обломовщины? Почувствовали ли, что она и в вас сидит? Решили ли твердо от этой болезни избавиться?»

Подобное отношение к Обломову Владимир Ильич усвоил от Николая Добролюбова — из его статьи в журнале «Современник» «Что такое обломовщина?». Ленин вспоминал: «Говоря о влиянии на меня Чернышевского как главном, не могу не упомянуть о влиянии дополнительном, испытанном в то время (в период высылки в Кокушкино. — А.М.) от Добролюбова — друга и спутника Чернышевского. За чтение его статей в том же «Современнике» я тоже взялся серьезно. Две его статьи, — одна о романе Гончарова «Обломов», другая о романе Тургенева «Накануне» — ударили, как молния. Я, конечно, и до этого читал «Накануне», но вещь была прочитана рано, и я отнесся к ней по-ребячески. Добролюбов выбил из меня такой подход. Это произведение, как и «Обломов», я вновь перечитал, можно сказать, с подстрочными замечаниями Добролюбова. Из разбора «Обломова» он сделал клич, призыв к воле, активности, революционной борьбе, а из анализа «Накануне» настоящую революционную прокламацию, так написанную, что она и по сей день не забывается. Вот как нужно писать!»

В этих статьях Добролюбов с горечью спрашивает, по сути, а есть ли в России не-Обломовы?.. «А где у нас люди, способные к делу? Где люди цельные, с детства охваченные одной идеей, сжившиеся с ней так, что им нужно — или доставить торжество этой идее, или умереть? Нет таких людей…» Эпиграфом статьи про Обломова служит цитата из «Мертвых душ» Гоголя: «Где же тот, кто бы на родном языке русской души умел бы сказать нам это всемогущее слово «вперед»? Веки проходят за веками, полмильона сидней, увальней и болванов дремлет беспробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произнести его, это всемогущее слово…»

Насколько глубоко эти мысли запали в душу юного Ульянова, видно хотя бы из того, что первую чисто большевистскую газету в 1904 году Ленин и его товарищи назвали именно этим словом — «Вперед»… Сам Владимир Ильич старался быть полной противоположностью Обломову. Это сразу привлекало к нему внимание, этим он ярко выделялся среди других революционеров. Ему были почти чужды обычные для интеллигентов сомнения, колебания, нерешительность. Он всегда твердо знал, чего добивается, и уверенно вел людей за собой. «Ведь мы окружены людьми, — писал позднее Вольский, — которые хныкают, которые ничего не знают, которые говорят, кто же покажет? Приходил Владимир Ильич, молодой, энергичный, и говорил — так и так. У него была ражь».

Меньшевик Александр Потресов рассказывал: «Никто, как он, не умел так заражать своими планами, так импонировать своей волей, так покорять своей личности, как этот на первый взгляд такой невзрачный и грубоватый человек, по-видимому, не имеющий никаких данных, чтобы быть обаятельным. Ни Плеханов, ни Мартов, ни кто-либо другой не обладали секретом излучавшегося Лениным прямо-таки гипнотического воздействия на людей, я бы сказал, господства над ними. Плеханова — почитали, Мартова — любили. Но только за Лениным беспрекословно шли, как за единственным, бесспорным вождем. Ибо только Ленин представлял собою, в особенности в России, редкостное явление человека железной воли, неукротимой энергии, сливающего фанатичную веру в движение, в дело, с не меньшей верой в себя».

«Из такого теста делаются Робеспьеры». Не только на своих сверстников, но и на революционеров старшего поколения Ульянов производил тогда сильное впечатление.

Георгий Плеханов, бывший поначалу его союзником, объяснил причины своей симпатии к Ульянову так:

— Из такого теста делаются Робеспьеры.

Вера Засулич как-то в глаза похвалила его, сравнив с Плехановым:

— Жорж — борзая: потреплет, потреплет и бросит, а вы — бульдог: у вас мертвая хватка.

Владимиру Ильичу этот комплимент пришелся очень по душе, он с удовольствием переспросил: