Смерть беспозвоночным - Иоанна Хмелевская

— Разумеется. Вы меня знаете. Откровенно говоря, мне и самому любопытно знать, кого вы подозреваете. Так сказать, в личном плане любопытно.

— В личном плане бабка на двое сказала. Лично мне он был противен до такой степени… Минутку, а вы про кого спрашиваете? Про Вайхенманна или про Држончека?

— Меня интересуют оба.

— Вот я и радуюсь из‑за них обоих и не намерена скрывать своих чувств. Я до такой степени не переносила этих мерзавцев, что старалась поменьше о них думать, а потому практически ничего не знаю об их частной жизни. Држончек — это такая маленькая, раздутая от спеси жаба, а вот Вайхенманн… Черт его знает, что он кому сделал плохое и кто его ненавидел до такой степени, чтобы укокошить. Полагаю, все! Наверняка все. Разве что вам известно о каком‑то исключении?

— Ни о каких исключениях я не слышал.

— Вот я и говорю. Значит, не ошиблась. И тут такое дело. С одной стороны, кто‑то пострадавший по служебной линии — человек со сломанной карьерой, вышвырнутый за ворота, отогнанный от корыта, с другой стороны, тот, которому все это «творчество» стало поперек горла. Не выдержал и в ярости пришиб мерзавца. Третьего варианта не нахожу.

— А Држончек? Вы полагаете, что он тоже кому‑то мешал?

— Об этом вам известно больше, чем мне. Я лишь могу предположить следующее: какому‑нибудь рекламщику или составителю программ — неважно, как они правильно называются на телевидении, — он внушил мысль, что работает над шедевром, хитом столетия, экстра–супер и даже больше, начальство огребет все награды, — короче, заливал по–страшному. Кретин поверил и подмахнул не глядя, принялся рекламировать вовсю, вплоть до залпов из «катюш». А когда просмотрел разрекламированный шедевр Држончека и рванул к нему, высказать все, что думает… Короче, когда опомнился, узрел перед собой бренные останки.

Островский слушал с большим интересом.

— Отличный получается у пани детектив, хотя я несколько сомневаюсь насчет таких эмоций… А не полагаете вы, что, напротив, какой‑нибудь патриот…

— Патриот? Вы имеете в виду?..

Островский наверняка больше меня знал о таких вещах и внес свою лепту в версию убийства.

— Мы же посылаем фильмы на конкурсы, фестивали и тому подобное. Ублюдочные фильмы Држончека тоже посылали, мне лично было стыдно за уровень нашей культуры…

— Из патриотизма? Мне бы тоже было стыдно. А что о них на всех этих фестивалях говорили?

— Тактично замалчивали.

Я покачала головой, пытаясь сохранить хоть остатки объективности, но все равно не удалось. И задумчиво произнесла:

— Если бы Држончек снимал фильмы, я бы, скорее, сделала ставку на автора произведения. То же самое в случае с Вайхенманном, если бы он измывался над живыми…

— Так ему же удалось нескольких отловить!

— Вот они у меня и занимают первые места в списке подозреваемых. Разве что их чувства несколько притупила реклама–Тут мой гость взорвался.

— Ну что пани такое говорит, уши вянут, ей богу… Разве это реклама? Чистая антиреклама! Для каждого автора это прямая компрометация. Неужели вы не обратили внимания на такой факт? И никто вам не сказал?

Журналист недоумевал, подозрительно глядя на меня. Я тоже с подозрением и недоумением смотрела на журналиста, не понимая его.

Выпив одним глотком остаток кофе, он заговорил:

— После неудачной экранизации стремительно падает спрос на книгу. Неужели вы об этом не знали? Автор теряет популярность, им больше никто не интересуется. Несколько очень неплохих авторов пострадали от этого, среди них Бенинья, Дышинский, Марш…

Я так и подскочила.

— Эва Марш, сказали вы?

— Ну да. Из‑за того, в каком виде вышли на экране ее творения. А вы сами?..

— Лучше и не напоминайте! Я, можно сказать, поставила рекорд, мои произведения никогда не появлялись на экране и были вычеркнуты из списков экранизаций, но зато я знаю причины этого. Иногда из‑за вражды постановщиков, иногда из‑за противоречий в творческом коллективе… Может, с Дронжеком тоже кто‑то ссорился, а вот с Вайхенманном не посмел бы… И встать ему поперек дороги тоже не решился бы. Да, взрыв эмоций — это сила. А вот насчет того, что после провала фильма падает продажа книги, — это правда?

— А то вы не знали! В разной степени, но вообще падает. Я лично сколько раз сталкивался с этим явлением. Пропадает интерес к автору. А вас это удивляет?

— Что вы, напротив! То есть удивляет факт, что реакция читателей так похожа на мою. Если честно, то такой поддержки я не ожидала.

— Не понимаю я вас, — нахмурился журналист. — Ведь вам же это давно известно и вы сами не раз говорили, что всегда оказывается виноват автор.

Он прав, и я несколько раз утвердительно кивнула. Тут же вспомнила и не преминула сказать журналисту о весьма примечательном факте:

— Откровенно говоря, если бы сначала посмотрела фильмы по романам Агаты Кристи «Выстрелы в Стоунгэйтс» и «Тайна бледного коня», то в руки бы не взяла ее книг. То же с «Усыпленным убийством». Смертельная компрометация и антиреклама, впрочем, она сама именно так оценивала эти творения кинематографа. Точно так же обстоит дело с произведениями Мэри Хиггинс Кларк. Счастье еще, что я много читаю и всегда опережаю фильм. А Эва Марш? Маленькая пухленькая блондиночка в роли Агнешки Дигант! Надо же такое отмочить! Интересно, какой кретин подбирал актеров на роли?

— Могу сказать, какой именно. Разумеется, режиссер.

— Какой режиссер?

— Гениальный постановщик, Юлиуш Заморский. Недавно его даже наградили.

— Заморский! Тот самый, сценарист… Вот и еще кое‑что узнала. Выругавшись про себя, я жестом предложила Островскому вторую чашку кофе. Он охотно согласился, тем более что чашки у меня были очень маленькие.

— И вы думаете, что именно поэтому она перестала писать? — спросила я, ставя перед гостем кофе.

Островский, уже запустив ложечку в сахарницу, замер и бросил на меня быстрый взгляд.

— Вы имеете в виду Эву Марш? Интересный вывод. Но мне казалось, вам лучше знать.

— Почему мне…

— Да такое у меня создалось впечатление, что вы с ней как‑то связаны. Нет, не то слово. Точнее, знакомы. Нет? Ну тогда заинтересовались ею?

— Нет, мы не знакомы, я ничего о ней не знаю, и очень хотела бы узнать. И вообще, с чего вы взяли, что я заинтересовалась?

Островский помолчал, помешивая кофе.

— Наверное, от кого‑то услышал. С кем вы о ней говорили? Фильмы, кассеты? Что‑то в этом роде… Какое‑то легкое дуновение ветерка донесло.

Я еще успела подумать, что на телевидении сплетни разносятся не с легким ветерком, их со свистом рассеивает бешеный вихрь, но тут вдруг хлопнула входная дверь, и грохот в прихожей заставил нас вскочить с мест. В гостиную, уже не бешеным вихрем, а яростным смерчем ворвалась Магда. Не звонила у калитки, не постучала в дверь! Затормозила, уцепившись обеими руками за буфетную стойку, с размаху заехав по лампе качающейся на плече сумкой.

Что с ней? Мы молча смотрели на нее. Всегда элегантная, ухоженная, с отличным макияжем, теперь она не походила на себя, а лишь тяжело дышала и молча взирала на нас.

— Магда? Ты? Что случилось? — тихо спросил Островский.

— Магда? Езус–Мария! Что стряслось? — дико заорала я.

Стуча зубами, Магда с трудом произнесла:

— Дай мне что‑нибудь! Водки, коньяку, что там у тебя найдется? А должна бы ты сама, а не я… Трупы — твое хобби, не мое! Дай же выпить!

Я бросилась к серванту. Под руку попал кальвадос — подходящий, серьезный напиток Схватив большую коньячную рюмку, я щедро плеснула в нее успокоительной жидкости и преподнесла Магде. Не чванясь, та осушила ее одним махом и протянуло мне посуду.

— Я видела машину… Адам меня довезет в случае чего… Надеюсь… Дай еще немного.

Я повторила операцию. Теперь Магда проявила некоторую умеренность. Островский как‑то робко снял с ее плеча сумку, помог сойти с трех ступенек и усадил в кресло. Магда сделала глубокий вдох и попытку немного пригладить прическу. Из вежливости я тоже сделала вид, что пью, вытащив вторую рюмку и плеснув в нее капельку вина. И нетерпеливо потребовала:

— Говори же!

— Я сбежала! — сообщила нам Магда. — Вид ужасный, вынести не было сил! Ну, я и сбежала.

— Откуда сбежала?

— Как откуда? С телевидения. Подальше от трупа.

Детектив они, что ли, ставят? — подумалось мне. — И переборщили с реализмом при показе жертвы. Да ведь Магде уже пора бы привыкнуть. — И недовольно заметила:

— Несмотря ни на что, телевидение все‑таки не морг и даже не прозекторская. Откуда ты там взяла труп?

— Да ничего я не брала, он там уже был! — простонала Магда. — Погоди, сейчас расскажу, только имей совесть, могла бы посочувствовать, вместо этого ты задаешь какие‑то глупые вопросы… Я так не могу…

Островский деликатно предложил Магде рассказать обо всем поподробнее. В упор глядя на него, Магда с подозрением поинтересовалась:

— А мы не обижены друг на друга? Что‑то мне такое вспоминается…