Смерть беспозвоночным - Иоанна Хмелевская

А это я уже видела собственными глазами.

— И тут, — злорадно добавил журналист, — у бедняги сразу же возникла проблема: придется признаваться полиции, что сдавала незаконно чужую квартиру, не оформив всего как положено. Если бы этот Држончек хотя бы самоубийством покончил! Тогда еще можно было бы попытаться доказать, что некто проник в чужую квартиру, чтобы именно в ней лишить себя жизни, дабы специально подложить такую свинью порядочным людям.

— Да, не позавидуешь ей, — согласилась Магда.

Я задумалась. Подумав, спросила журналиста, где же проклятый Држончек сговаривался по телефону о встрече со спонсором.

— Как где? Я же сказал — в Лодзи.

— А конкретно, в каком месте? В забегаловке, на телевидении, у каких‑то знакомых?

— На телевидении, в буфете. Говорил по своему сотовому. Народу в буфете было много.

— Ну, в таком случае через час об этом мог знать весь мир, не только весь город. Я надеялась, что беседа была более камерной, тогда удалось бы, возможно, наметить хоть некоторых свидетелей. А еще лучше, если бы разговор слышал всего один человек

— И ты полагаешь, что этот человек думал…

— Обычно людям свойственно думать, но в данном случае я предполагаю, что он думал об одной, очень конкретной вещи. Представился удобный случай кокнуть Држончека, а преступником пусть считают как раз того, с кем договаривался Држончек. Может, он их обоих не любил.

— Очень, очень возможно, — похвалил мою идею Островский.

Лишь после того, как гости меня покинули и я, оставшись одна, села передохнуть, чувство безудержной радости всецело овладело мною. Вот и третий вредитель погиб на пороге осуществления позорного замысла! Не успел навредить. Это он не успел, а вот Вайхенманна за все его уже совершенные подлости давно пора было обезвредить. По сравнению с ним Држончек — малая сошка, и пакостил только в пределах данной ему возможности, однако учитывая уже проявившиеся в этой области способности мог свободно начать действия в крупном масштабе. Обнаглевший рекламщик наверняка не знал меры, и это кому‑то не понравилось. И вот теперь этот раздувшийся от спеси Заморский…

К радости примешивалась тревога. Черт возьми, куда же подевалась Эва Марш?

Телецентр и в самом деле переживал очень тревожные дни.

Загадочный, страшный крик из‑за двери, от которого просто кровь в жилах леденеет, услышали все, кто в данный момент находился в медпункте. Вряд ли кто поверил в труп, но любопытство взяло верх. Выкрикнутое слово «лестница» служило указателем, куда надо бежать. Все устремились туда, один из сотрудников щелкнул выключателем — и перед ними предстало страшное зрелище.

В толпе сотрудников были и медики, а как же! Врач оказался на месте, окруженный персоналом медсестер в полном составе, так что в мгновение ока все следы оказались затоптанными. Прибывшую вскоре — редкий случай! — полицию чуть удар не хватил. И откуда сразу такая толпа?

Полицейских наперебой стали просвещать. И выяснилось:

Во–первых, того, кто в приоткрытую дверь крикнул о наличии трупа, никто не видел.

Во–вторых, это наверняка был человек, а не какой‑нибудь другой представитель фауны, вроде говорящего попугая.

В–третьих… вот тут среди присутствующих проявились разногласия, они уже отвечали не хором, а вразнобой, ибо, по мнению некоторых, крик был писклявый, вроде бы ребенок кричал, другие уверяли, что это был пропитой баритон, а по мнению третьих, вообще не разберешь, кто кричал, и даже не кричал, а жутко вопил!

Басом, басом кричали! — утверждали четвертые, из чего следовал вывод: кричал, конечно же, мужчина. — Да нет же, явно дамский голос! — настаивали на своем пятые, причем кричавшая могла быть и певицей, голос прозвучал как меццо–сопрано. Нашлись и такие, которые слышали не голос, а звон колокола, звонившего словно на пожар. С ними спорили те, кому звон колокола показался явно погребальным.

И выходило, что тем, кто обнаружил труп и сообщил о нем, а скорее всего, он же и был преступником, мог быть любой, начиная от пьяного слесаря и кончая пани статс–секретаршей директора. Правда, у последней было не меццо–сопрано, напротив, очень высокое сопрано, но под влиянием стресса ее голос свободно мог измениться. Пани секретарша, в критический момент случайно оказавшаяся в нижних помещениях здания, после того как на нее бросили страшное подозрение, так разволновалась, что ее голос и в самом деле изменился до неузнаваемости. Оживились сторонники версии детского писклявого крика и возвысили голоса их противники.

Спустившееся на шум правление в полном составе стеной встало на защиту секретарши, и тут на полицейских, и без того опешивших от количества и разнообразия показаний, обрушилась лавина новых предположений, по большей части грязных, как и положено селю.

Поскольку труп был очень быстро опознан, выкрики сбежавшейся толпы стали звучать по–новому.

— Езус–Мария! Заморский!!! Заморский?!!! А он кому встал поперек дороги?.. Нет, вы обратили внимание — убивают режиссеров, какой‑то мор на них напал!

— А я вам говорю, все это связано с Вайхенманном!

— Минутку, не скажете, под нож идут только наши режиссеры или иностранные тоже?

— Да откуда Заморский мог там взяться? Что он делал на лестнице перед складом?

— Да его отродясь и на складе‑то никто не видел! Притащили откуда‑то…

— Ну вы даете! Чтобы такого притащить, понадобились бы три сильных мужика.

— Так вы полагаете, что трое мужиков с трупом тащили его по всему телецентру и никто их не заметил?

— Да что говорить, сам пошел!

— Зачем?!

— А то вы не знаете! Он же Кшицкого когтями оторвал от уже обещанной ему экранизации Жеромского…

— Какого еще Жеромского? Ему Родзевичувну подавай!

— Она‑то ему зачем?

— А как же, «Девайтис» — это вам не хухры–мухры!

— Типун пану на язык, какой еще «Девайтис», это же Литва, не хватало нам только международного скандала!

— Я сам слышал, как он упирался!

— Лжет как сивый мерин!

— Нет, правду говорит!

— Вздор, он на самого Крашевского покусился, на «Старое предание»!

— Не на Крашевского, а на Пруса, переделывал его «Форпост» под российский раздел Польши!

— Какой ужас! Какой скандал!!!

Однако намного интересней были инсинуации личного плана, тут выделялась дамская часть толпы. Несколько взволнованных женских голосов старались вдолбить в головы полицейских, что несчастье произошло в связи с тем, что покойник отбросил сценарий Каминской и баба взъярилась! Кто‑то пытался свернуть в сторону писательской братии, уверяя, что погибший испаскудил последнее творение Гжеляка и тот пришел в бешенство, ну и… Женский хор заглушил дальнейшее. Нет, не в этом дело, а в том, что труп отбил у Павляка его лахудру, а Павляк не стерпел, он уже давно грозился прикончить каждого, кто на нее покусится.

— Да вы что же, ничего не знаете? — напирала на них оппозиция, — все дело в Ваське. Та давно клеилась к нему, все ТВ об этом знало, и нож у нее в руке уже сам собой открывался. Издалека было видно! Ну тогда этот коротышка Юзик не выдержал, все насмехались над ним…

Короче, в мотивах недостатка не было, как и в способах убийства жертвы. Тут назывались яд, удушение, выстрелы из всех видов стрелкового оружия, кто‑то настаивал на гарпуне, ссылаясь на склонность покойного к рыбной ловле. И только когда полиция приступила к отдельному допросу свидетелей, выяснилось полное отсутствие конкретных данных.

Разочарованная полиция в свою очередь пришла в ярость и в отместку за дачу ложных показаний запретила — всем, всем, всем! — покидать здание телевидения, окружив его для верности цепью из полицейских. И не допускать никого из прессы! Перекрыть всю связь!

Оказавшись в окруженной крепости без связи с внешним миром, сотрудники телевидения сначала замолчали, а потом взвыли. Они сразу же вспомнили о демократии и принялись упрекать власти за злоупотребления, указав на то, что представители прессы еще до их прибытия оказались в здании и обо всем успели сообщить в свои издания, ибо земля слухом полнится. Слухи докатились даже до меня — правда, оттуда, откуда я менее всего их ожидала.

Позвонил телефон, и в трубке я услышала голос Миськи, сестры Ляльки.

— Вот так всегда бывает, — раздраженно затараторила она, — пятнадцать лет о человеке ни слуху ни духу, а потом раз за разом на тебя валятся известия одно страшнее другого. А я, зная о вашей с Лялькой дружбе, сочла своим долгом предупредить, что некий Яворчик все подозрения старается бросить именно на тебя.

Я лихорадочно стала припоминать, кто такой Яворчик, но напрасно силилась, — нет, не было такого в моей биографии.

— Кто такой Яворчик и какие подозрения? Не знаю я никакого Яворчика, — озадаченно заявила я.

— Да есть такой тип! Я его тоже не знаю. На телевидении работает.

— Тогда откуда у тебя берется такая странная информация и почему ты решила мне позвонить?