Наши беседы - Юрий Фёдорович Куксенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь благодарят. А сколько постов и молитв от сотен групп и церквей было вознесено к Богу о разрешении такого съезда! Сколько тысяч заявлений с многочисленными подписями было отправлено в Москву почтой и с нарочными! Сколько средств было истрачено – и все напрасно! Должен же кто-то нести за эту пустую затею хотя бы моральную ответственность?
Но съезд Оргкомитету был не нужен. Он обходился без него еще 30 лет. Нужна была идея, лозунг на знамени, под которым собирались и объединялись бы верующие для борьбы с ВСЕХБ. Подобных лозунгов у Совета Церквей за 40 лет сменилось немало.
Юрий Федорович, хотелось бы поговорить о съезде ВСЕХБ 1963 года. Совет Церквей его не признал, назвал лжесъездом, отказался в нем участвовать. Что скажете по этому поводу вы?
– Лжесъездом этот съезд никак нельзя было назвать ни с правовой, ни с духовной точки зрения. Это был законный съезд официального союза евангельских христиан-баптистов. И на повестке дня стояли насущные вопросы, отражавшие нужды и жизнь общин. То, что дали его «не нам», которые просили его, а «им», которые не просили, то это сущности съезда не меняет. Мы могли не участвовать в нем, не признавать для себя его решения – это наше право. Но давать ему оскорбительные названия… – это только раскрывает наше убожество. Мы могли сказать: это ваш, а не наш съезд, и мы будем добиваться своего.
Мы слышали, что на этот съезд пришли трое братьев из Оргкомитета, но их вроде бы не допустили…
– ВСЕХБ пригласил на съезд Оргкомитет и отделенные общины на общих основаниях, в соответствии с квотой: один делегат от 100 или более членов, сейчас точно не помню. Оргкомитет отказался участвовать и дал указание на места, чтобы и общины не участвовали в этом съезде. Оргкомитет написал обличительное послание к съезду, назвав его лжесъездом, и предупредил, что он не признает ни одно его решение. Послал двух братьев-старцев, А. А. Шалашева и Г. И. Майбороду, зачитать послание с трибуны съезда и покинуть зал. Сопровождал их секретарь Оргкомитета Г. П. Винс.
Итак, трое братьев пришли в Маловузовский переулок к зданию, где проходил съезд. У парадных дверей стояла толпа желавших войти, но их не пускали, – видно, не было мандатов. Братьев-старцев тоже не пустили. Был холодный октябрь, и они сильно замерзли. Потом их впустили в коридор, который тоже не отапливался. Из президиума съезда вышел к ним человек и спросил, будут они участвовать в съезде как делегаты или как гости? Старцы ответили, что они только зачитают послание к съезду и покинут зал. Член президиума сказал, что, может быть, у кого-то будут к ним вопросы и попросил остаться хотя бы до вечера. «Нет, мы только зачитаем послание и уйдем», – ответили старцы.
Член президиума удалился, но вскоре вернулся и говорит: «Братья согласны допустить вас, если вы останетесь с нами до вечера». Тогда братья-старцы оставили текст послания члену президиума и удалились. Конечно, сами по себе Александр Афанасьевич Шалашев и Иван Григорьевич Майборода, может быть, и не против были посидеть в зале и хотя бы хорошо согреться, ответить на возможные вопросы. Живые же люди, и кругом как-никак братья… Но приказ есть приказ: ни шагу ни влево, ни вправо. Свободной личности здесь нет. Нужно быть автоматом, мыслить и говорить только то, что запрограммировано другими. Система поглощает в человеке личность с ее индивидуальностью и красотой, растворяет человека в массе.
Что известно о судьбе тех двух братьев-старцев?
– Хорошо помню только А. А. Шалашева. Это был искренний и по-детски доверявший Богу и братьям служитель. Он несколько раз бывал в нашей семье, и я бывал в Челябинске, в их бедной кибитке за вокзалом. Знал и болезнь, приковавшую его на 18 лет к постели. Знал и нашу сестру, врача-травницу Веру Абрамовну, поднявшую его на ноги в течение месяца.
Помню, его жена Луша со слезами рассказывала мне: «Приехал Шура из Москвы в три часа ночи, весь дрожит. Я же, пусть меня Бог простит, напустилась на него: ты все ездишь, ездишь, меня оставляешь одну!
Ветер забор повалил и некому починить!» На улице был сильный ветер со снегом. Шура, не говоря ни слова, вышел и пошел забор чинить. К утру приходит и не может выговорить ни слова. Одетый свалился на диван. Я бросилась к нему: «Шура, что с тобой?» Помогла раздеться. Стала растирать руки, ноги, напоила горячим чаем с малиной. Он немного отошел и говорит: «Я сильно простудился в Москве, всю дорогу знобило…» Утром я вызвала врача, но Шура уже больше не поднялся. Так и проводила его в вечность». Говоря это, Луша снова залилась слезами: «Я никогда не прощу себе такую жестокость!»
После, вспоминая это повествование, я не раз думал: «Эх, Луша, Луша… Да разве ты только одна виновна в преждевременном уходе твоего мужа? И только ли его одного?»
Как вы расцениваете решение Оргкомитета не участвовать в съезде, а только зачитать послание и покинуть зал? Почему братья не хотели использовать трибуну съезда, чтобы вскрыть все тайные пружины, приведшие ВСЕХБ к отступлению? Выступить и обличить грех, как написано: «Взывай громко, не удерживайся, возвысь голос твой подобно трубе и укажи пароду Моему на беззакония его и дому Иакова на грехи его» (Ис. 58:1). Почему не предложили программу по исправлению положения дел в братстве евангельских христиан-баптистов? Разве их голос не был бы услышан?
– Братья не могли участвовать в съезде ВСЕХБ по следующим причинам: во-первых, ВСЕХБ был к тому времени отлучен, а с отлученными какие могут быть разговоры? Во-вторых, идти на съезд – значит, рисковать свободой, там ведь полно было агентов КГБ. Другое дело, послать на съезд пару отживших старичков, которым и терять-то особенно нечего. В-третьих, братьям не с чем было на этот съезд идти. Все, что нужно было вскрывать на съезде, за два года было вскрыто в посланиях. Не осталось никаких «тайных пружин». Повторять все с начала – только раздражать делегатов, которые и так были до предела раздражены всем происходившим в их общинах. Развернуть свою программу по исправлению положения в Союзе? Такой программы
