Тудор Аргези - Феодосий Видрашку

локомотива… Господин Арзнер часто горевал оттого, что рабочие получают слишком много. Это воспринималось им как социальная несправедливость. «Все, что мы должны были бы накопить, сохранить до единого гроша, переваривают эти черви», — любил он повторять. По мнению господина Арзнера, социальное устройство должно двигаться между привилегиями капитала и разумно, интеллигентно устроенным рабством. Телесные наказания должны применяться на рабочем месте по распоряжению бухгалтерии. Солидарность всех хозяев при увольнении работника с любого их завода. Обязательное приветствие старшего начальника при его встрече или при упоминании его имени в случае отсутствия. Запрещение произносить имя старшего начальника без присоединения к нему слова «господин» и полного титула».

Поравнявшись с молодым кандидатом на должность лаборанта, как и следовало ожидать, господин директор не заметил его. Может быть, он был занят мыслью, как избавиться от назойливого крестьянина, который, следуя за ним по пятам, размахивал мерлушковой шапкой, зажатой в мощном кулаке, и говорил:

— Мы приехали издалека, господин директор, мы из другого уезда, выплатите нам сегодня, а то времени нет еще раз сюда тащиться, уж и так в третий раз приходим. Заплатите нам, и мы не будем вас больше беспокоить…

— До субботы никакой платы не будет! Ты слышал? Что уставился на меня как бык?

Крестьянин, молодой рослый мужчина в белом овчинном кожушке, натянул на уши свою черную мерлушку, подошел вплотную к директору и сказал решительно:

— Ладно, господин директор. Останемся здесь до субботы за счет вашей фабрики — шесть мужиков и двенадцать волов, остановился, добавив издевательски: — Всего восемнадцать скотов…

Директор заколебался, чуть пожевал свой ус. Перед ним был, как видно, человек решительный. Мужик смотрел в упор и ожидал ответа. Что может последовать за этим, директор не знал и потому сказал:

— Сделаем исключение. Исключение[18]. Идите к кассиру.

Заметив наблюдавшего за всем этим Аргези, директор спросил:

— А тебе чего надо во дворе фабрики? Ты не читал, что вход для посторонних запрещен?

— Я пришел в связи с объявлением в газете о месте лаборанта…

— Ну, если так, начнем со шляпы. Когда ведешь разговор о найме на службу, снимай шляпу. Ясно?

Кандидат в лаборанты снял шляпу и пошел за властно шагающим директором.

…Посредине огромного зала стоял длинный стол, какое-то подобие лежащих на боку шкафов. Увидев директора, служащие вскочили, как ученики при входе в класс свирепого учителя.

— Ну, добрый день! — не произнес, а проорал директор. — Этот, — обратился он к старшему служащему, — пришел наниматься лаборантом. Проверьте его. Если соответствует, отправьте его в лабораторию. Пусть займется стекляшками. Что разобьет — заплатит… Жалованье — две леи в день. До сих пор платили полторы леи. Но сделаем исключение, посмотрим, как будешь себя вести. Доволен? — спросил он растерявшегося кандидата.

— Очень доволен.

— Кстати, где ты работал до сих пор?

— Я учился…

— Учился?.. — На директорском лице расцвела презрительная улыбка. — Разве это дело — мне, директору, заниматься устройством школьных сопляков. Впрочем… А вы чего не работаете? — упрекнул он продолжавших стоять служащих. — Садитесь и работайте!

На второй день новый лаборант притащил в фабричное общежитие свой портфель с вещами и коробку с книгами и тетрадями.

Так началось непосредственное знакомство будущего писателя с рабочими и с порядками на одной из первых больших фабрик Румынии.

3

У него была тайная мысль — работать с самого утра до поздней ночи. А ночью, когда все спят, когда тихо и слышны осторожные шаги рабов вселенной по золотой россыпи Млечного Пути, писать, дать волю энергии, бушующей в душе. Но этому не суждено было сбыться. Главный химик завода, австрийский немец из Вены, заставлял юношу работать день и ночь. Лаборанту приходилось перемывать и чистить сотни различных хрупких сосудов и пробирок. А через два месяца ночная работа была узаконена распоряжением господина директора. Административный механизм фабрики нашел возможным уменьшить ему в два раза сумму заработка. К тому же возник чисто «научный» спор между лаборантом в техническими экспертами фабрики. Новичок доказал им, что из-за плохого анализа десятки вагонов сахара уходят вместе с водой на помойку. Взаимоотношения с главным химиком ухудшались, работать стало невыносимо.

Зимним вечером, получив разрешение отлучиться на воскресенье, он поехал в Бухарест. Гала часто печатался на страницах газет социалистической партии, его имя становилось известным в литературных кругах. Но у друга были печальные глаза и плохое настроение. В газете с его рассказом соседствовало сообщение о самороспуске социалистической партии и социалистических клубов. Прекращали свое существование и газеты, претендовавшие совсем недавно на роль выразителей чаяний трудового народа.

— Мы пропали, — сокрушался Гала. — А эти «великодушные» (так любили себя называть руководители социалистической партии) подняли лапы и перешли в буржуазный лагерь…

— В этом лагере они станут такими же буржуа, эксплуататорами, как мой господин директор. — Аргези долго рассказывал Галактиону о порядках на сахарной фабрике, о бесчеловечной эксплуатации, о той скотской жизни, которую ведут рабочие. И заключил: — По сравнению с власть имущими мы пока что нули. Нуль — это круг. А круг катят. Куда покатят нас, господин Гала Галактион?

— Куда? Не знаю. Я второй год штудирую философию. Кант, Ницше, Шопенгауэр… Я начал изучать Сенеку. Его письма к Луцилию. Все его советы и наставления пригодны были, может быть, девятнадцать веков назад. А кто скажет мне, что делать сегодня?

Аргези не находил, что ответить. Он хорошо знал — Гала ищет правду в Библии, перечитывает и цитирует наизусть Евангелие, часто ссылается на жизнь святых отцов и все твердит о великой силе, которая не может быть познана человеком. И Аргези не хотел его обидеть.

Гала открывается другу: он бросает философский факультет, куда поступил после лицея. Там ничему путному не учат. Переходит на теологический.

— Там хотя бы какому-то ремеслу учат, там получают тот хлеб, который необходим живому существу.

— Это очень легкий хлеб, — возразил ему Аргези. — Но ты поступай как хочешь. Я могу тоже обратиться к богу. Но только не за ответом на мои вопросы. Бог не ответит на них. Потому что ответа не знает и он. А лгать не может. Я думаю, что на всем этом свете не лжет один бог… Если он есть. Да, если я и обращусь когда-нибудь к богу, то не за ответами и не за хлебом. Я за иным пойду.

За чем иным, Аргези не сказал. Но выяснилось это очень скоро.

3 февраля 1900 года Гала Галактион напишет в своем дневнике:

«Сегодня вечером снова пришел ко мне Аргези. Дорогой мой друг Тео покидает мир и уходит в монастырь».

За несколько дней до этого они