Тудор Аргези - Феодосий Видрашку

моя раздавленная душа, в тебя целятся мыслители, пытаются изуродовать, но ты следуй своим путем…»

В «Правильной линии» помещаются и стихи бунтарские, в которых поэт осмеливается поднять руку на бога. Это было начало цикла, известного под названием «Черные агаты».

«Мой вкус, мой ум, весь мой бунтарский склад — их пропитал насквозь бунтарства яд. На скалах сплю я, льдом обогреваясь, в слепую темень факелом врываюсь, оковы рву, тревожа лязгом ночь, и ржавые замки сшибаю прочь. На высоте, беря за сопкой сопку, ищу отвесней склон, труднее тропку и на пути к опасной крутизне тащу с собой всю гору на спине. Но настоящий грех мой, всемогущий, куда непоправимей предыдущих! В жестокой страсти — все ниспровергать я руку на тебя дерзнул поднять. Задумал разорить твою обитель, чуть было власть твою я не похитил, — и вдруг, уже стрелой тебе грозя, услышал, как сказал ты мне: «Нельзя!»

Мы еще не раз встретимся с тем, как поэт разговаривает с самим всевышним, то обращаясь к нему за помощью, то ниспровергая его.

Однако не только всевышний в небе останавливал поэта повелением «Нельзя!». Журнал не был в состоянии выдержать конкуренцию больших изданий, у которых была и известность, и покровители, и сила. К тому же в редакционной троице отсутствовало единство, и 18 июня 1904 года Гала Галактион сделает в своем дневнике следующую горькую запись:

«Позавчера (16 июня) получил из Бухареста пятый номер нашего литературного журнала «Правильная линия». Он выходит с 15 апреля по два раза в неделю. У журнала только три писателя: Деметриус, Тео и я. Беда эта, может быть, и не самая большая. Но журналу недостает единства — как реального, так и идейного. Раз нет этого единства в сердцах редакторов, так его нет и на страницах журнала. Деметриус пишет по воле случая и по вдохновению без какого-либо строго определенного кредо. Тео выделяется своим анархизмом и предстает в наряде черного ворона — предвестника неминуемых бедствий. Я же, само собой разумеется, — правоверный христианин. Таким образом, из этих трех писателей один блуждающий, другой — темпераментный и со взрывным устройством в карандаше, третий сосватанный с верой во Христе».

Гала был и всегда оставался честным и прямым человеком. Разлад, безусловно, не замедлил сказаться и на судьбе журнала.

Положение еще более усугубилось, когда Аргези напечатал в «Правильной линии» резкую статью, критикующую знаменитого профессора Николае Йоргу. Против этого ученого еще никто в румынской печати не осмелился до тех пор выступать.

Уже тогда, в 1904 году, имя Николае Йорги было широко известно в Румынии. Обладатель феноменальной памяти и обширнейших знаний во всех областях гуманитарных наук и особенно в исторической области, он в 23 года прошел по конкурсу на заведование кафедрой всемирной истории Бухарестского университета. Его научные работы, пьесы, стихи, критические статьи имели широкое хождение по всей Европе. Йорга становится членом Румынской академии и почетным академиком пятнадцати академий различных стран, он автор 1250 книг и 25 тысяч статей. И на этого гиганта поднял руку еще мало известный в начале века поэт Тудор Аргези. Поводом для выступления Аргези в «Правильной линии» послужила книга Николае Йорги, выпущенная к 400-летию со дня смерти молдавского господаря Штефана Великого.

Йорга взял на себя роль проповедника и защитника национальной исключительности румын, не смущался, когда его называли «апостолом нации». Его высказываниями не раз пользовались буржуазные националисты, которые сплошь и рядом спекулировали дорогими для Аргези понятиями «родина», «патриотизм», «традиции». И, по мнению молодого Аргези, Йорга «перегрузил свою книгу фактами, повествовательным растрепанным многословием… и выражениями с патриотической целью разжигать читателя до такой крайней точки, пока ему чужая кровь не покажется сладкой», ученый пытается определить границы земли, на которой «чужие не имеют права на существование»[20].

Об этой подмеченной молодым Аргези черте мировоззрения Николае Йорги напишет не один историк[21].

Сам Йорга в 1934 году характеризовал выступление «Правильной линии» следующим образом: «Это был крик возмущения — крик против прославления кровопролития. Он раздался со стороны монаха Теодореску, который подписывал свои излюбленные сочинения именем «Тудор Аргези». Через тридцать лет развращенная подлая молодежь сделает из него нового Эминеску».

В редакционной «троице» «Правильной линии» разлад еще более углубился. Деметриус забросил журнал, Галактион написал Аргези письмо. Студент теологического факультета укорял своего друга за излишне суровую оценку книги Йорги.

15 июня 1904 года вышел последний номер «Правильной линии».

2

Перевод «Жизни Иисуса Христа» был выполнен блестяще. Оказалось, что молодой монах знает все тонкости французского и румынского языков, и книга Дидона стала украшением церковных библиотек. Старик восхищался удивительным талантом Аргези и гордился тем, что он возмужал под непосредственным крылом святой церкви. И в то же время митрополит не раз замечал тоску в глазах Иосифа. Молодой монах часто останавливался у окна комнаты митрополитской канцелярии, где работал, и смотрел вдаль. Из Черники приходили письменные донесения, что брат Иосиф осквернил стены сохраняемой за ним кельи вырезками из французских иллюстрированных журналов. Один из братьев докладывал, что Иосиф не расстается с толстой синей тетрадью, повсюду носит ее с собой, и никому не удалось заглянуть в нее.

Митрополит не обращал на эти доносы внимания. Однажды он оставил папку со своими секретными бумагами на рабочем столе. Нарочно ли он это сделал, или забыл — неизвестно. Иосиф же в этот день должен был переписать на особой бумаге обоснование составленного вместе с митрополитом проекта реставрации витражей главной церкви государства и письмо в правительство с запросом необходимых средств. Митрополит похвалил Иосифа за настоящую художественную работу — каждая буква была выведена с большим искусством. Потом владыка, бросив взгляд на папку с секретными документами, вопросительно уставился на своего помощника. По всему было видно, что тот до папки не дотронулся: розовая тесемочка была завязана двумя бантиками, точь-в-точь как завязал ее митрополит накануне.

— Память, память, — произнес Георгиан, — вот забыл, утром понадобилась, и забыл запереть. Никто сюда больше не входил?

— При мне никто, ваше высокопреосвященство.

— А сам не полюбопытствовал?

— Не имею привычки, ваше высокопреосвященство.

— Хорошо это, очень хорошо, сын мой. Тут и про вас всякое есть, скажу вам. Но я знаю — это напраслина, это все от зависти, сын мой, все от зависти. — Митрополит вздохнул глубоко, произнес что-то вроде краткой молитвы и стал рассказывать иеродиакону о своих дальнейших планах в области перевода. За годы работы под началом митрополита Аргези хорошо изучил его повадки, пристрастия, образ жизни. Казалось, этот человек создан для того, чтобы переводить книги, а не управлять православной церковью Румынии.