В муках рождения - Церенц

Когда князь немного успокоился, он обратился к жене.

— Княгиня, в замке находится наш благодетель, кто бы он ни был, оказанная им услуга так велика, что мы не можем не пригласить его к столу. Я должен принять и угостить его как равного, как своего спасителя и брата.

— Воля твоя, князь, ты здесь хозяин.

— Удивительно, что, находясь столько времени в моем замке, ты ни разу, хотя бы нечаянно, не высказала своего мнения. Когда женщина так небрежно отвечает, то в сердце у нее или кроется глубокая тайна, или она безразлична ко всему. Мне известно, как ты дала согласие на наш брак. Если бы не вынудившие тебя обстоятельства…

— Что же ты замолчал? Продолжай… — сказала княгиня, не меняя своей неподвижной позы.

— Для кого мне продолжать? Я видел много женщин, но такой бесчувственной статуи, неспособной грустить и радоваться, не мог себе представить. Вина здесь не моя и не твоя, а князей Арцруни.

— Если ты не считаешь меня виновной, виновность остальных мне безразлична.

— Куда ты уходишь? Пригласи же этого человека, пусть подадут ужин. Неужели ты забыла о простом приличии?

Княгиня вышла и отдала приказания служанкам. Через несколько минут вошедший в комнату Гурген нашел князя сидящим в углу и обложенным подушками.

— Входи, князь Сурен, — сказал Мушег. — Извини, что так долго оставили тебя одного. Мы были заняты врачеванием наших ран. Скажи, откуда ты едешь? В такие опасные времена надо обладать только твоим бесстрашием и твоей силой, чтобы решиться путешествовать без телохранителей и без слуг.

Гурген отвечал ему отрывисто и кратко, внимательно разглядывая все углы, занавеси и ниши княжеских покоев. Подали ужин. Князь опросил про княгиню. Он был нездоров и ел без аппетита. Гурген, проглотив два-три куска, ушел к себе. Князь Мушег перешел в спальню. Кангуар погрузился в сон. Княгиня Эхинэ, как велела старуха, принесла мужу сонное питье, Мушег выпил его и, повторив несколько раз: «проклятая старуха», — вскоре уснул глубоким сном.

Тогда Эхинэ позвала свою верную служанку, вывезенную из отчего дома, которую она ценила за ее немногословность, и приказала ей не покидать князя Мушега, доносить о каждом его движении. Сама же направилась в комнату Гургена. Открыв дверь, она увидела молодого князя сидящим в глубоком раздумьи у огня.

Дрожь прошла по телу Гургена, когда, подняв глаза, он увидел Эхинэ. Он встал с места и направился к ней, но Эхинэ отступила.

— Не подходи ко мне! — сказала она. — Ко мне может подойти только человек. А те, кто изменяет своему слову, обманывает несчастных и сирот, достойны презрения.

Князь остановился и воскликнул:

— Несчастная Эхинэ! Тебя обманули, и ты впала в отчаяние. Мы оба одинаково несчастны.

— Как? Разве это не ты писал? — Эхинэ гневно бросила ему в лицо письмо.

Князь взял письмо, быстро пробежал его, а затем прочел вслух:

«Благородная княжна Рштуни!

Хотел я напирать тебе письмо, соответствующее моему и твоему желанию, но бог предопределил иное.

В эту минуту, когда ты получишь мое послание, я уже буду женат на дочери одного из придворных вельмож императора. Того же счастья желаю и тебе. У княжны Рштуни недостатка в женихах не будет. Я же оказался в таком положении, что только женитьба могла спасти мне жизнь.

Гурген Арцруни Апупелч»

Будь проклят тот, чьей подлой рукой написано это письмо! Это не мой почерк и не моя подпись, это не моя печать! Все, что здесь написано, — ложь. Ни холод, ни снег, ни буран и ни вражеское окружение не помешали мне поехать в область Рштуни, к моей Эхинэ! Восемь лет я провел в походах, проливая кровь, чтобы взамен твоего и моего наследства создать себе состояние. Я попросил себе небольшую область, в которой есть озеро и река, чтобы моя Эхинэ и на чужбине находила сходство со своей родиной. И вот, когда я считал себя у цели, все рухнуло…

— Это не ты писал?

— Кто-то пытался подделать мой почерк и мою печать, посмотри сама и сравни эти печати.

И достав из кармана бумагу со своей печатью, Гурген протянул ее Эхинэ. Она внимательно сравнила обе печати и, ясно увидев подделку, изменилась в лице. Горькие слезы полились из ее глаз.

— Окажи мне, Эхинэ, кого ты подозреваешь, кто этот изменник, чтобы я смог наказать его и хоть немного утешиться.

— Какая польза в том, чтобы наказать изменника? Того, что произошло, не изменить, — с отчаянием выговорила несчастная женщина и не в силах больше держаться на ногах опустилась на диван.

Гурген, сидя у ее ног, долго молчал.

— Твои слезы говорят мне, что ты любишь меня, Эхинэ. Бог милостив, когда-нибудь он накажет этих нечестивцев. Я снова клянусь быть верным тебе и никогда не раскаюсь, что спас сегодня твоего мужа. Но этому негодяю, который подделал мой почерк и не передал тебе моего письма, в котором я извещал о своем приезде, я непременно отрублю руку.

— Ты счастливее меня, потому что свободен и не обязан жить с человеком, которого не любишь и не уважаешь. А я…

— Ты права, твоя судьба тяжелее. Я свободен, но разве моя судьба не изменилась теперь? Когда, бывало, я нападал на врага, целый полк, как от урагана, дрожал перед моим мечом и пускался в бегство. Когда греческий император и спарапет Манвел радостно поощряли меня, а Манвел восклицал: «Да здравствует наш орел!», — я видел их, как в тумане. Я мысленно был с тобою, и все мне казалось легко, ибо я хотел стать достойным тебя, и мысль о твоем счастье придавала силу моим рукам. Жизнь сейчас для меня потеряла всю цену.

— Ты забыл о том, что сегодня спас Мушага?

— Каждый армянин счел бы своим долгом освободить из рук нечестивцев армянского князя, которого увозили в плен на позор.

— Мой любимый, благородный Гурген, живи для своей нации, для своего народа, честь и жизнь которого попираются уже давно. Я хорошо помню, как к моей матери, княгине Рштуни, приходили крестьяне жаловаться на свои нужды и страдания. Бедная, святая женщина! Как она старалась облегчить участь этих несчастных, хотя мало чем могла помочь им, потому что по отношению к ней было допущено много несправедливостей; у нее самой было отнято все состояние теми, кто был призван следить за справедливостью. Поэтому и ты, мой единственный любимый, иди и продолжай помогать обездоленным и несчастным, будь отцом сиротам и утешителем вдов, будь храбрым и справедливым, и бог вознаградит тебя. А я, слыша, как благословляют тебя, узнав, что мой любимый Гурген — отец и защитник народа, буду утешена, это успокоит мое наболевшее и израненное сердце.

— Да будет благословенно желание твоего сердца, мой ангел. До конца года ты еще услышишь обо мне, ибо, да хранит нас бог, я очень боюсь, что этой весной Армения будет залита кровью.

— Да поможет бог нашей несчастной родине!

Эхинэ встала, собираясь выйти из комнаты.

— Так значит это наше первое и последнее свидание за восемь лет? — опросил Гурген.

— Да, такова воля божья.

— До свидания, мой ангел, — сказал Гурген и, обняв Эхинэ, прижал ее к груди, покрывая ее прекрасную голову поцелуями.

Эхинэ оставалась стоять неподвижно, как изваяние.

— Бог в помощь тебе, — моя единственная любовь, — сказала она и скрылась за дверью.

На следующее утро жители Кангуара были очень удивлены, узнав, что Сурен из Шахкума исчез, даже не получив вознаграждения за свою великую услугу.

Глава девятая

Гевонд, Гевонд!..[37]

Гурген продолжал свой путь, по-прежнему погруженный в тяжелые думы, хотя после встречи с Эхинэ и ее последних слов с его души словно окатилось тяжелое бремя.

Ехал он не спеша, проезжая мимо княжеских замков и останавливаясь в бедных, разоренных селах, где крестьяне встречали его вначале недоверчиво, но, при глядевшись поближе, охотно рассказывали ему о пережитом, о своих горестях, а Гурген делил с ними их скромную еду, ячменный хлеб и мацун[38].

Он проехал область Артаз и долину Аварайра[39], где память о его великом предке Вардане[40] жила в сердцах армян, любовался издали вершиной Арарата, на которой, по народному поверью, все еще стоял Ноев ковчег. Так доехал он до Багреванда, владений своего дяди по матери князя Курдика.

В воздухе уже теплело, снег начинал таять, и мелкие речушки, сливаясь друг с другом, образовали бурные реки.

Мужчина с копьем в руке твердо шагал впереди с опущенной головой. Походка и весь облик его показались князю знакомыми. Он подхлестнул коня и вскоре очутился рядом с ним.

— Это ты, брат Овнан? — спросил князь.

— Да, князь Гурген, я сам, — ответил тот, не поднимая головы.

— Не взглянув, ты узнал меня по голосу?

— Уже час, как я видел тебя с холма, ты был еще в долине.

— Откуда ты?

— Из Тарона.

— Ты так отрывисто отвечаешь, что мне лучше замолчать.