Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Коцонис Янни

Закон 1895 г. заключал в себе предпосылку для острого конфликта. С одной стороны, кооперативный кредит должен был стать особым механизмом правительства и его представителей для управления интеграцией крестьян в общеимперский рынок. В то время как Министерство внутренних дел продолжало усиленно защищать крестьян от разрушительных сил при помощи усиления общины и межсословных барьеров, Министерство финансов предложило направить финансовые и людские ресурсы на социальную интеграцию крестьянства в новоявленную рыночную систему с помощью использования всесословных и надобщинных учреждений, которые помогут подвергнуть крестьян благотворному влиянию правительственных специалистов. С другой стороны, финансовая бюрократия поддерживала сохранение круговой поруки, да еще и изобрела «трудовой принцип», подкрепив таким образом очень старое определение крестьянства как неплатежеспособного и совершенно обособленного сословия, то есть трудящегося, но ничем не владеющего. Вместо залога недвижимости — альтернативного пути гарантировать индивидуальную платежеспособность и ответственность крестьянина, — правительство предложило персональный и непосредственный надзор правительственных агентов, не принадлежащих к крестьянскому сословию. В этом и заключалось значение понятия «всесословный», снова и снова всплывавшего в официальных дискуссиях по аграрному вопросу. Данный термин признавал правовые различия и соединял собою обособленные категории населения; поэтому его следует отличать от термина «бессословный», редко встречавшегося в тех же дискуссиях и подразумевавшего, что сословные различия могут и не иметь значения[113].

Из-за частичных неурожаев 1897, 1898 и 1901 гг. аграрный вопрос оставался в числе главных тем общественных дискуссий, и многие деятели неустанно требовали, чтобы правительство сделало для сельского хозяйства столько же, сколько им было сделано для промышленности в прошедшее десятилетие. В начале 1902 г. крестьянские волнения в черноземных губерниях превратили аграрный вопрос из социально-экономической проблемы со скрытым политическим подтекстом в неотложное дело очевидной государственной важности. Витте доказывал, что активное инвестирование в промышленность будет способствовать обогащению всего населения России, но этот аргумент, видимо, потерял свою притягательность, когда в 1900 г. начался промышленный спад. Столкнувшись с объединенной оппозицией либеральных земских деятелей и представителей свободных профессий из крупных и средних городов, Витте стал убеждать правительство «кооптировать» эту оппозицию в число участников дискуссии и возглавить борьбу за реформы. Помимо всего прочего, это означало реформирование деревенского жизненного уклада, и Витте начал доказывать, что аграрный кризис обусловлен несоответствием между охватившими страну экономическими переменами и архаичной структурой законодательства. Чтобы подчеркнуть эти выводы и стимулировать дискуссию, он организовал Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности, начавшее свою работу в феврале 1902 г. Состав центрального Совещания в Петербурге был усилен единомышленниками Витте, а местные комитеты представили на его рассмотрение массу отчетов и докладов по специальным вопросам, которые столичные организаторы могли сортировать по степени единомыслия с собственными убеждениями и цитировать в любых выгодных для себя комбинациях. Все это в результате снабдило Витте, его подчиненных и союзников всеми возможностями для поддержки намеченных ими мер[114].

Снова сотрудники Министерства финансов использовали проблемы кредита и кооперативов как рычаг для решения гораздо более крупных вопросов социального регулирования. Как только Особое совещание начало свою работу, министерство инспирировало весьма широкую и беспрецедентную дискуссию о кооперативах на страницах своего официального еженедельника «Вестник финансов». Начав в середине 1902 г. с «Записки» о мелком кредите, министерство не переставало категорически утверждать, что кооперативы и кредитные операции в целом неразрывно связаны с законодательством по крестьянскому сословию[115]. «Записка» начиналась перечислением факторов, которые затрудняли работу кредитных учреждений в русской деревне, — независимо от того, был это сословный банк или касса, кредитное товарищество или ссудо-сберегательное товарищество. Главной проблемой было отсутствие залога недвижимости в качестве финансового обеспечения ссуд, и авторы недвусмысленно утверждали, что эта почти безнадежная ситуация не изменится, пока возделываемые каждым хозяйством земли находятся в общинной собственности, а большинство крестьянского имущества неотчуждаемо по закону. Идея о том, что крестьяне кредитоспособны лишь в смысле «общего экономического потенциала заемщика» — ссылка на трудовой принцип, — была весьма поучительна в моральном аспекте, но, с точки зрения авторов статьи, ничто не могло заменить залога частной собственности в качестве надежной гарантии возврата ссуды. Более того, если в существовавших условиях крестьянская семья и получала кредит, она не могла им с уверенностью распоряжаться, поскольку земля не находилась в ее собственности, а в ряде губерний к тому же подвергалась нередким переделам. «Посему всякие вообще правовые и бытовые условия, не благоприятствующие развитию трудовой энергии и предприимчивости населения, тем самым ухудшают и условия для широкого развития личного кредита… Нетрудно убедиться, что этот правопорядок представляет в совокупности весьма неблагоприятную почву для успешного развития мелкого кредита. Своеобразный склад имущественных и общественных отношений в крестьянском быту чрезвычайно сужает возможность содействия кредитом хозяйственному преуспеянию крестьянского населения»[116].

Таковы были смелые аргументы в пользу крайней необходимости немедленной и фундаментальной реформы правового статуса крестьянства. Но авторы признавали, что, даже если различные органы правительственного аппарата согласятся отменить общинное землевладение и разрешат залог крестьянского движимого и недвижимого имущества — насчет чего у многих были немалые сомнения, — все равно потребуются годы, прежде чем будут выработаны необходимые законы и практические меры для достижения реальных изменений в жизни деревни. Кроме того, сами авторы «Записки» намекали на то, что быстрое осуществление данных мер будет социально дестабилизирующим фактором, так как с моральной точки зрения неприемлемо сразу подвергать ничего не подозревающих крестьян всем превратностям кредитного рынка. В то же время кредит являлся вопросом безотлагательной «государственной важности», напрямую связанным с уровнем производительности, бюджетными доходами, торговым балансом и социальной стабильностью; исходя из данных положений, он и должен был стать широко доступен, несмотря на отсутствие законодательных предпосылок для этого.

От вопроса о собственности авторы «Записки» перешли к проблеме компетентного управления кредитными учреждениями. Обе проблемы были взаимосвязаны, ибо тот аргумент, что крестьяне не готовы воспользоваться всеми правами частного собственника, был лишь частью большой и колоритной картины крестьянской отсталости, мастерски явленной на последующих страницах «Записки». Поскольку в прошлом провал кооперативов произошел исключительно вследствие плохого ведения дел, авторы свели необходимый материал в несколько таблиц, которые якобы убедительно демонстрировали, что крестьянское «неумение вести дело» было в большинстве случаев причиной провалов. Предоставить кооперативным учреждениям самостоятельно управлять своими делами посредством их собственных механизмов, исходя из принципов самопомощи и самодеятельности, вряд ли было решением проблемы, так как в распоряжении кооперативов, в силу самого их состава, имелись только плохо подготовленные люди (другими словами, потому, что члены эти были крестьянами). Сословные сельские банки и кассы законсервировали проблему, отстранив от кредитования и управления посторонних и узаконив крестьянскую изоляцию, тогда как кредитные товарищества бьши всесословными учреждениями, над которыми допускался надзор лишь Государственного банка.