Ласточкин крик - Ахмет Умит

– На самом деле этот человек – герой. Он делает то, что не можем сделать мы. Он кардинально решает вопрос педофилии…

Н-да… Полицейский открыто восхищается серийным убийцей и называет его героем. Но я предпочел не спорить – просто спросил:

– Так кто он, этот Слепой Кот?

Мюнир пожал плечами:

– Откуда ж мне знать, господин главный комиссар. Ведь этим делом не я занимался, а убойный отдел. Но, насколько я знаю, Слепой Кот очень аккуратен, он не оставляет вообще никаких улик.

– Верно, ни одного прокола… Слушай, ты, похоже, разбираешься в педофилах. Скажи, есть вероятность, что Слепой Кот сам стал жертвой педофилии в детстве?

Полицейский помрачнел.

– Может быть. У нас были такие случаи, и не раз. Бывает, что тот, кого изнасиловали в детстве, сам становится насильником. Но я не думаю, что у Слепого Кота в биографии есть такой эпизод. Нет, не похоже. Но, возможно, насилию подвергся близкий ему человек. Дочь, сын или, может, младший брат… Такой мотив тоже имеет смысл рассмотреть. – Он задумчиво поскреб подбородок. – Понимаете, господин комиссар, изнасилования детей – это очень сложная тема. Случившееся оставляет отпечаток не только на психике жертвы, но и на психике близких. Чтобы преодолеть душевную травму, человек может причинить боль и кому-то другому. То есть как… Чтобы уничтожить боль внутри себя, думает он, нужно выплеснуть ее на другого…

– Так можно унять ее только на короткий срок, – перебила его Зейнеп. – Но затем боль возвращается, а значит, снова надо выплескивать ее на кого-то, снова кого-то убивать.

– Именно так, Зейнеп-ханым. – Мой упрек сделал Мюнира куда более учтивым. – Наверняка и у Слепого Кота все так же. В двенадцатом году он убил двенадцать человек. Казнь двенадцати педофилов успокоила его на пять лет, и теперь он снова начал убивать. И у нас снова нет никаких зацепок.

Мюнир говорил искренне, но я был уверен: мы можем выудить из него еще что-то полезное.

– Хорошо, давай вернемся к Акифу. Как по-твоему, Акиф Сойкыран мог в детстве подвергаться сексуальному насилию?

Тоном большого эксперта Мюнир произнес:

– Не обязательно, господин комиссар. Среди педофилов есть и те, кого насиловали, и те, у кого было вполне счастливое детство. Не надо искать им оправдания, это дает какую-то обоснованность их поступкам, а никакой обоснованности тут нет.

Кто знает, с какими жуткими случаями доводилось сталкиваться Мюниру за годы работы в полиции, и я вполне мог понять, почему он так ненавидит педофилов.

Я кивнул в сторону гостиной:

– У тебя получилось осмотреть квартиру? Нашел что-то интересное?

– Да, господин комиссар, кое-что обнаружил. Вряд ли это поможет поймать Слепого Кота, но дает отличное представление о внутреннем мире жертвы. – Он отошел чуть в сторону. – Проходите, посмотрите сами.

Шагнув в гостиную, я тут же понял, о чем он. Стены были покрашены в синий цвет глубокого темного оттенка; окна закрыты бордовыми занавесками.

– До чего же мрачная атмосфера, – прошептала Зейнеп. – Какие тяжелые цвета…

На стенах висели покрытые дешевой позолотой рамы, но в этих рамах не было ни картин, ни фотографий – только белые картонки. Не было в них ни радости, ни горя – они словно символизировали собой непрожитые воспоминания и события, которым не суждено случиться и в будущем.

Я подошел поближе и стал внимательно со всех сторон исследовать раму.

– Не трудитесь, господин комиссар, мы тут все изучили, даже ультрафиолетом просветили. Никаких скрытых кодов, надписей или рисунков.

Мюнир продолжал что-то говорить о рамах, но моим вниманием уже завладел стоявший в углу небольшой деревянный стеллаж. Как и рамы, он был выкрашен позолотой, а на полках стояли книги в обложках того же синего цвета, что и стены. Конечно, проще всего было бы свалить эту символику на то, что Акиф был сумасшедшим, но все же за позолотой рам, трагичной синевой стен и обложек, а также за белой пустотой картонок мог скрываться определенный смысл.

– Интересно, что он читал? – Зейнеп вытянула одну из книг и быстро пролистала ее. – Пусто? – В голосе моей подчиненной звучало удивление. – Да тут ничего не написано! Уж не был ли этот Акиф маньяком?

Я тоже взял книгу и, открыв ее, обнаружил, что там не было ни строчки текста, ни рисунков. Это были не книги, а неисписанные тетради. Я вспомнил, что говорил бывший директор приюта Хиджаби-бей. По его словам, Акиф писал хорошие рассказы. Эти тетради предназначались для них? Нет, ерунда, на такое хватило бы и парочки, а тут ими был забит целый стеллаж – штук пятьдесят, не меньше.

– Возможно, это еще не написанные книги, – голос Мюнира вывел меня из задумчивого состояния. – Может быть, Акиф Сойкыран собирался написать о всех тех мерзостях, которые он совершил с маленькими детьми, но не смог набраться духу.

Зейнеп вернула тетрадь на полку.

– Жаль, что не написал, нам бы это очень помогло. – В ее голосе не было ни гнева, ни злобы.

– Как бы помогло, Зейнеп-ханым? Он бы точно все переврал, постарался бы выставить себя агнцем невинным.

Моя помощница бросила на Мюнира ледяной взгляд:

– Не думаю. Акифу тяжело было жить с таким психическим расстройством. Пустые рамы, пустые тетради – это выражение его внутренней боли. Если бы он смог что-то написать, выразить в словах свое состояние, вспомнить все и выстроить цепочку, он бы перестал приставать к детям. Потому что он бы оказался лицом к лицу с тем злом, которое, возможно, совершали по отношению к нему, и с тем злом, которое он сам совершал. Описывая все шаг за шагом, он бы достиг внутреннего примирения, а затем попросил бы прощения у несчастных детей.

Мюнир был не согласен с такой позицией.

– Нет, так просто они от своего не отказываются. Ведь им никакое лечение не помогает – лечи не лечи, они все равно вновь и вновь ломают детские судьбы… Не знаю, но мне кажется, единственное, что можно с ними делать, – так это кастрировать. Но кто из них согласится на такое…

– Кто-то, может, и согласится, – в словах Зейнеп звучал упрек. – Пусть извращенец, пусть педофил, но это в первую очередь человек. У него, как у вас, как у нас у всех, есть душа. Возможно, и педофилы испытывают муки совести. Нам надо понимать причины такого поведения. Не понимая причин, как можно бороться со следствиями?

Мюнир закипал все сильнее, но девушка не давала ему вставить и слова.

– Мы всегда должны смотреть в корень проблемы. Точно так же, как нельзя положить конец убийствам, просто