Жители острова Хемсё - Август Стриндберг

Когда фру Флод видела, что над какой-нибудь шхерой взлетали чайки, и слышала их крик, она решала, что идет парусник; и действительно, появлялись парусники, но все проходили мимо острова, то на север, то на юг. У старухи заболели глаза от холодного ветра и белых тучек; утомившись от ожидания, она пошла в лес. Она стала собирать в фартук бруснику, так как никак не могла оставаться без занятия, ей надо было что-нибудь делать, чтобы отвлечь беспокойство. Сын был как-никак ей всего дороже, и она и наполовину не была так озабочена в тот вечер, когда стояла у забора и когда на ее глазах исчезла в темноте другая смутная надежда, как теперь. Сегодня она особенно тосковала о сыне, потому что предчувствовала, что он вскоре оставит ее. Слова пастора, сказанные накануне вечером относительно сплетни, зажгли фитиль; скоро произойдет взрыв! У кого тогда насупятся брови — нельзя сказать, но можно допустить, что с кем-то что-нибудь тогда случится.

Наконец она тихонько побрела домой. Дойдя до дубовой рощи, она услыхала голоса со стороны мыса. Сквозь дубовые ветки она увидела людей, двигающихся вокруг навеса на берегу моря; говорили что-то, обсуждали, спорили. Что-то произошло, пока она оттуда ушла! Но что?

Беспокойство подстрекнуло любопытство, и она спустилась с возвышения, чтобы увидеть, что случилось.

Дойдя до забора, она увидела штевень рыбацкой лодки. Значит, они на веслах обогнули остров!

Ясно слышен был голос Нормана, описывающего происшествие:

— Он, как камень, пошел ко дну, потом опять показался на поверхности, но тут смерть ударила его в левый глаз; было совсем темно, как будто затушили огонь.

— Господи Иисусе! Он умер? — вскрикнула старуха и бросилась через забор.

Но никто не расслышал ее, так как в эту минуту Рундквист, стоя в лодке, продолжал надгробную речь:

— Тогда бросили мы дрек, и, когда якорное крыло хватило его в спину, то…

Старуха добежала до жердей, на которых сушились сети, и не могла через них пройти дальше, но она через растянутые сети разглядела, как в зеркале, затянутом вуалью, что все мужчины с мызы возились вокруг мокрого тела, распростертого в лодке, лежали перед ним, стояли на коленях, ползли по дну лодки. Она вскрикнула и хотела пробраться под сетью, но поплавки застряли в ее волосах, а бечевка била по лицу, как щетка.

— Что у нас там попалось в камбаловой сети? — крикнул Рундквист, обративший внимание на то, что сеть задвигалась.— Да ну! Неужели? Мне кажется, что это тетка!

— Все ли с ним кончено? — крикнула фру Флод изо всей силы.— Кончено?

— Кончено…

Старуха наконец высвободилась и поспешила к пристани. Густав лежал на дне лодки, без шапки, на животе, но он двигался, а под ним виднелась большая меховая туша.

— Это ты, мама? — приветствовал ее Густав, не оборачиваясь.— Посмотри-ка, что мы поймали!

Старуха не верила глазам, когда увидела жирнягу тюленя, с которого Густав сдирал кожу. Не каждый день попадались тюлени; мясо можно было есть в настоящем виде; ворвани хватит на смазку многих пар сапог; мех может стоить двадцать крон. Но более необходима была зимняя килька, а ее не видно было в лодке нисколько. Она по этому поводу расстроилась, забыв как благополучно вернувшегося сына, так и неожиданного тюленя, набросилась на сына с упреками.

— А где же килька? — спросила она.

— К ней нельзя было и приступиться,— ответил Густав.— Но ее ведь, в конце концов, можно и купить, а тюлени попадаются не каждый день.

— Да! Ты так всегда рассуждаешь, Густав! Но ведь прямо стыдно быть в море три дня и не привезти ни одной рыбы! Что же мы будем есть зимой?

Но сочувствия она не нашла. Кильки всегда много, она надоела, а мясо всегда останется мясом. К тому же теперь все внимание было обращено на рассказы охотников об удивительных приключениях.

— Да,— сказал, пользуясь случаем, Карлсон, отпихивая от себя ласт мертвого тюленя,— не будь у нас теперь хлебопашества, то есть было бы нечего!

В этот день уже больше рыбу не ловили; на огонь поставили большой бельевой котел для варки ворвани; на кухне варили и жарили, а тем временем пили кофе, разбавленный водкой. Вдоль южной стороны сарая, как трофей, растянули шкуру. Велись надгробные речи, и все приходящие и проходящие маловерные должны были вкладывать пальцы в отверстия, сделанные зарядами, и выслушивать, как попал заряд, как тюлень заполз на камень, что сказал Густав Норману в последнее мгновение перед выстрелом, что делал тюлень в последнюю минуту, когда жизнь его была перерезана, как нитка.

В этот день не Карлсон был героем, но он тихонько ковал-таки свое железо, а по окончании рыбной ловли он сел с Норманом и Лоттой в лодку и отправился в город.

Когда фру Флод спустилась к пристани навстречу возвращающимся из города, то по тому, как был любезен и вежлив Карлсон, она сразу поняла, что что-то произошло.

После ужина она позвала его в комнату, чтобы он пересчитал деньги. Он должен был сесть и доложить о поездке. Но дело шло вяло; работнику, казалось, не хотелось многого рассказывать. Однако старуха не унималась, пока он подробно не рассказал о поездке.

— Ну-с,— вытягивая из него слова, спросила старуха,— Карлсон был ведь и у профессора, не правда ли?

— Да, я, конечно, был у него,— ответил Карлсон, на которого это напоминание, видимо, действовало неприятно.

— Ну-с, как же они поживают?

— Они просили кланяться всем на мызе. Они были так любезны, что пригласили меня к завтраку. В квартире у них очень хорошо, и нас хорошо угостили.

— Как же вас угостили?

— Ах, мы ели омаров и шампиньоны и запивали это портером.

— Так, вероятно, Карлсон и девушек видел?

— Да, понятно,— откровенно ответил Карлсон.

— А они не изменились, не так ли?

Этого никак нельзя было сказать; но это слишком обрадовало бы старуху, поэтому Карлсон не отвечал вовсе на этот вопрос.

— Да, они были очень милы! Мы вечером отправились в Бернс-салон {3} послушать музыку; там я угощал шерри и бутербродами. Было, повторяю, очень мило.

В действительности же было отнюдь не мило; дело произошло совсем иначе.

Карлсона в кухне приняла Лина, потому что Иды не было дома: он, сидя в конце кухонного стола, выпил полбутылки пива. В это время вошла в кухню жена профессора и сказала Лине, что ей надо пойти за омаром, так как вечером будут гости, после чего она вышла из кухни.

Когда Карлсон опять остался один с Линой, она показалась ему смущенной, и наконец Карлсон добился от нее того, что она рассказала, что Ида получила его письмо и прочла его вслух, когда однажды к ней вечером пришел жених; дело было в кухне, где жених пил портер, а Лина чистила шампиньоны. И они хохотали до полусмерти. Жених два раза вслух прочел письмо громко, как пастор. Всего больше развеселили их слова «старый Карлсон и его последний час». Когда же они дошли до «искушений и заблуждений», то жених (он развозчик пива) предложил отправиться на искушение в Бернс-салон. И они пошли туда, и жених угостил их шерри и бутербродами.

Отуманили ли рассказы Лины разум Карлсона и потрясли ли его память, или он пожелал так живо быть в одежде развозчика пива, что почувствовал себя на его месте, смешал ли он себя с гостем, кушающим омара, вообразил ли он себя пьющим портер жениха и кушающим шампиньоны Лины — словом, он дело так представил старухе, что достиг того результата, которого желал, а это было главное.

Зайдя так далеко, он почувствовал себя достаточно спокойным, чтобы перейти к наступлению. Парни отправились на море, Рундквист уже лег, девушки покончили на этот день работу.

— Что это за сплетня носится здесь в округе, я о ней постоянно слышу? — начал он.

— О чем это опять болтают? — спросила фру Флод.

— Да это все старая сплетня, будто мы собираемся жениться.

— Это не ново! Мы уж так часто это слышали.

— Но ведь это просто невероятно, чтобы люди утверждали то, чего нет! Это мне просто не верится,— заметил хитрый Карлсон.

— Да, что бы он, молодой, красивый парень, стал бы делать со старой бабой, как я?

— Ну, что касается возраста, то в этом ничего дурного нет. Если мне разрешено говорить о себе, то я скажу, что если бы я когда-нибудь задумал жениться, то я не взял бы кокетки, которая ничего делать не может и не умеет; видите ли, тетка, ухаживание — одно, а женитьба — дело другое! Ухаживание и плотская любовь проходят, как дым, а верность похожа на живительный табак, когда кто вам подарит сигару. Видите, тетка, вот я каков: на ком я женюсь, той я буду верен; таким я был всегда, и если кто другое говорит, тот врет.

Старуха насторожила уши и подметила намек.

— Ну, а Ида? Разве между ним и ею дело не серьезно? — допрашивала она.

— Ида! Да она сама по себе отличная девушка; мне стоило бы только пальцем поманить ее, и она была бы моей! Но, тетка, у нее нет настоящих убеждений. Я хорошо не знаю, как мне это выразить, но ведь, вы понимаете меня, тетка, ведь у вас настоящее направление.