Жители острова Хемсё - Август Стриндберг

Старуха насторожила уши и подметила намек.

— Ну, а Ида? Разве между ним и ею дело не серьезно? — допрашивала она.

— Ида! Да она сама по себе отличная девушка; мне стоило бы только пальцем поманить ее, и она была бы моей! Но, тетка, у нее нет настоящих убеждений. Я хорошо не знаю, как мне это выразить, но ведь, вы понимаете меня, тетка, ведь у вас настоящее направление.

— Да, это верно.

Старуха присела к столу, чтобы лучше понять намеки Карлсона, чтобы как-нибудь не пропустить случая сказать свое «аминь», когда он наконец выскажет свое «да».

— Но, Карлсон,— начала она с другого конца,— не думал ли он о вдове из Овассы, которая живет одна и ничего большего бы не желала, как выйти вторично замуж?

— Ах! нет! я ее знаю, но у нее нет настоящих убеждений, а кто меня хочет в мужья, у той должны быть настоящие убеждения! Деньги, наружность и красивые платья, это не производит на меня впечатления; я не из таких! И кто меня действительно знает, тот не может другого сказать.

Теперь почва казалась укрепленной со всех сторон; надо было, чтобы один из двух сказал последнее слово.

— Ну-с, о ком же Карлсон подумал? — спросила старуха, отважившись на решительный шаг.

— Подумал! Подумал! Думаешь и о том и о сем; а впрочем, я еще ни о ком не думал. Кто о чем-нибудь думает, тот должен говорить, а я молчу! Нельзя будет никогда сказать, чтобы я кого-нибудь сманил: нет, не таких я убеждений.

Теперь уж они так долго вертелись рядом да около, что можно было опасаться, что они так на этом и застрянут, если старуха не даст еще толчка.

— Ну-с, что бы сказал Карлсон, если бы нам обоим соединиться?

Карлсон начал отбиваться обеими руками, говоря, что хочет сразу отогнать малейшее помышление о подобной низости.

— Да ведь об этом и вопроса быть не может! — добавил еще Карлсон.— Мы об этом и думать не будем, тем более не будем говорить. Что стали бы болтать люди? Что я взял вас за ваши деньги. Но я не таков и не таковы мои воззрения. Нет! мы ни слова больше говорить об этом не будем. Обещайте мне это, тетка, и дайте мне на этом вашу руку (и он протянул свою руку), что вы никогда об этом говорить не будете! Дайте вашу руку!

Но фру Флод не намерена была ему на этом слове пожать руку, а напротив, она хотела основательно об этом вопросе переговорить.

— Почему же не говорить о том, что может осуществиться? Я стара, это Карлсону известно, а Густав не тот человек, который мог бы заняться мызой. Мне нужно кого-нибудь, кто шел бы со мной и помогал бы мне; но я понимаю, что Карлсон не хочет посвятить себя другим и ни за что ни про что мучить себя тяжелой работой: поэтому иного ничего я не могу посоветовать, как чтобы нам жениться. Пускай люди болтают; они сплетничают и без того! Если Карлсон ничего особенного против меня не имеет, то я не понимаю, что может нам помешать. Что у Карлсона против меня?

— Против вас я ничего не имею, тетка; отнюдь нет; но эти глупые толки; да кроме того, нам этого Густав никогда и не простит.

— Что такое? Если Карлсон недостаточно тверд, чтобы держать малого за узду, то я уж об этом позабочусь. Я немолода, но все же еще не так стара и с глазу на глаз скажу Карлсону… что, если уж правду сказать, то я не хуже девушек.

Лед был сломан. Теперь последовал целый поток планов и совещаний по поводу того, как об этом сообщить Густаву и как сыграть свадьбу.

Долго длились переговоры, так долго, что старухе пришлось поставить варить кофе и подать бутылку водки. До поздней ночи все не прекращались переговоры.

Глава V

Карлсону скоро пришлось узнать, что нет лучшего человека, как покойник, и что нет хуже человека, как того, кто собирается жениться. Густав ревел, как голодный тюлень; три дня подряд, пока Карлсон под каким-то предлогом уезжал, он неистовствовал.

Старого Флода вырыли из-под земли, вертели во все стороны и признали в нем лучшего человека, который когда-нибудь существовал. Зато Карлсона перевернули как старое платье и указали на то, что изнанка у него полна пятен. Узнали, что он был рабочим на железной дороге и странствующим пастором, что его прогнали с трех мест, что раз он прямо спасся бегством и что другой раз он был наказан за драку.

Все это преподносилось фру Флод; но в ней разгорелось пламя от мысли, что подходит конец ее вдовьему положению, она оживилась, как бы покрылась плотной чешуей и, казалось, была в состоянии все перенести.

Корни вражды против Карлсона скрывались в том, что он, чужеземец, теперь, благодаря вступлению в брак, завладеет этим клочком земли, на который местные уроженцы смотрели в известной степени как на свою собственность.

Ввиду того, что старуха, вероятно, еще проживет несколько лет, уменьшались надежды сына стать наконец самостоятельным, а положение его на мызе должно было стать в будущем похожим на положение работника и притом под опекой и в зависимости от доброй воли прежнего слуги. Итак, было вполне естественно, что отставленный неистовствовал. Он напустился на мать с жестокими упреками, угрожал, что отправится в полицию жаловаться и выгонит будущего отчима.

Он еще пуще рассердился, когда Карлсон вернулся из своей поездки в черном праздничном сюртуке и в тюленьей шапке покойного Флода, которые он после первых ласк получил в виде утреннего подарка. Густав ничего не сказал, но науськал Рундквиста сыграть над Карлсоном шутку.

В одно прекрасное утро, когда все собрались к завтраку, на месте Карлсона лежали какие-то вещи, прикрытые полотенцем. Не предвидя ничего дурного, Карлсон поднял полотенце и увидел, что весь конец стола, где он обыкновенно сидит, покрыт всем хламом, собранным им в мешок и спрятанным под кроватью в своей каморке. Тут были пустые жестянки из-под омаров, пустые коробки из-под сардинок, банки из-под шампиньонов, портерная бутылка, бесконечное количество пробок, треснутый цветочный горшок и многое другое.

У него потемнело в глазах; но он не знал, на кого ему напуститься.

Рундквист вывел его из недоумения, объявив, что это обычная в этой местности «шутка», когда кто-нибудь женится.

К несчастью, как раз в это время подоспел Густав и высказал удивление по поводу того, что так рано осенью появился старьевщик, обыкновенно не показывающийся раньше Нового года. В это вмешался Норман и объяснил, что это не старьевщик, а что это вещи Карлсона, сохраняемые им на память об Иде, что, притащив их, Рундквист хотел подшутить над Карлсоном, так как теперь между ним и Идой все кончено.

Последовала перебранка. А кончилось дело тем, что Густав отправился на лодке к дому священника. Там удалось ему отсрочить на шесть месяцев брак Карлсона, так как его бумаги оказались не все в порядке.

Это расстраивало расчеты Карлсона, но он постарался вознаградить себя, выцарапав себе кое-что.

Сначала он хотел придать важности своему новому положению, но, увидав, какой плохой оборот приняло дело, он постарался, по крайней мере с жителями мызы, стать на шутливую ногу. Это ему удалось, только не с Густавом; этот непрестанно поддерживал скрытую борьбу, не выказывая ни в чем желания примириться.

Так тихо и спокойно прошла зима. Рубили лес, чинили сети, ловили подо льдом рыбу. В перерывах играли в карты и пили кофе с водкой. Рождество отпраздновали шумным пиром. Занимались птичьей охотой.

Снова наступила весна. Перелет гагар заманил парней на море. Но Карлсон употреблял все силы на обработку земли, чтобы можно было рассчитывать на хороший урожай. Это было необходимо, чтобы окупились расходы, необходимые для свадьбы; в особенности ввиду того, что он намерен был сыграть такую свадьбу, о которой будут годами все вспоминать.

С перелетными птицами появились и дачники. Профессор, как и в прошлом году, любезно кивал головой и, как прежде, находил, что все «хорошо», а в особенности то, что предстоит свадьба. К счастью, Иды с ними не было. Она в апреле месяце ушла с места, и скоро должна была состояться ее свадьба. Ее заместительница не отличалась привлекательностью; да у Карлсона было слишком много железа под наковальней, чтобы с нею связываться; у него в руках были карты, и он не намерен был проигрывать игру.

Среди лета было объявлено о вступлении в брак, а свадьбу должны были сыграть между покосом и жатвой; в это время всегда бывала передышка в работе, как в поле, так и на море.

После оглашения в поведении Карлсона явилась перемена, произведшая не особенно приятное впечатление. Первая почувствовала ее фру Флод. По обычаям страны они с момента помолвки жили как супруги, и жених, которому грозила отсрочка свадьбы, должен был постоянно подчинять свое поведение обстоятельствам. Когда же опасность миновала, он высоко поднял голову и выпустил когти.

Но это, однако, у фру Флод, чувствовавшей тоже себя уверенной, имело лишь то последствие, что и она с своей стороны показала остававшиеся еще у нее зубы. Так, враждуя друг с другом, дожили они до дня третьего оглашения.