Жители острова Хемсё - Август Стриндберг

Карлсон считал свое положение не настолько угрожающим, чтобы перейти на кулаки, а остался в границах невинной словесной борьбы.

— Что это за удивительная свинья, у которой водятся блохи?

— Она, видимо, происходит из Вермланда, думаю я! — ответил Норман.

Это было оскорблением национального достоинства; в поисках уничтожающего слова, которое как раз не приходило в эту минуту на ум, Карлсон бросился на неприятеля, схватил его за куртку и отшвырнул его во двор.

Девушки встали в воротах, глядя на столкновение, но никому и в голову не приходило в это вмешаться.

Норман был мал ростом, но коренаст, а Карлсон был выше ростом и более грубого сложения. Он сбросил с себя верхнее платье, за которое опасался, и борцы бросились один на другого. Норман головой вперед, как научили его молодые лоцманы. Но Карлсон схватил его, нанес ему подлый удар ногой вниз живота, и Норман, как свернувшийся еж, повалился на навозную кучу.

— Нечестивец! — крикнул он, не будучи больше в состоянии защищаться кулаками.

Карлсон кипел от ярости; не находя достаточно сильного ругательства, он надавил коленкой грудь Нормана и принялся бить побежденного по лицу. Тот плевал на него, кусал его, но под конец получил целую пригоршню сена в рот.

— Теперь уж я почищу тебе немытую морду! — кричал не своим голосом Карлсон и, вытащив из навозной кучи пучок соломы, стал им натирать несчастному лицо так, что из носа полилась кровь.

Это раскрыло рот взбешенному Норману; он бросил весь свой запас ругательств в лицо победителю, который все же не мог завязать побежденному язык.

Музыкант замолчал; танцы прекратились. Зрители делали свои замечания по поводу исхода кулачной борьбы и ругани и так же спокойно смотрели и слушали, как бы присутствуя при борьбе или танцах. Однако старики нашли, что поведение Нормана было не вполне правильное, не соответствовало старым взглядам. Вдруг раздался крик, взволновавший всю толпу и вырвавший ее из оцепенения:

— Он вытащил нож! — закричал кто-то.

— Нож! — откликнулась толпа зрителей.— Не надо ножа! Долой ножи!

Борцов окружили. Нормана, которому удалось раскрыть свой складной нож, обезоружили и поставили на ноги, после того как оттащили от него Карлсона.

— Драться на кулаках вы, парни, можете, но не на ножах,— сказал в заключение старик из Свиннокера.

Карлсон надел свое верхнее платье и застегнул его сверх разодранной куртки. У Нормана висел разорванный рукав рубашки; лицо его было грязно, окровавлено, и он счел более благоразумным удалиться, чтобы не показываться девицам в своем поражении.

С радостной уверенностью победителя и более сильного вернулся Карлсон на танцевальный круг, чтобы, проглотив предварительно хороший глоток водки, продолжать ухаживание за Идой, встретившей его любезно, почти с восхищением.

Снова, как работает заведенная молотилка, возобновились танцы. Наступили сумерки. Пили водку вкруговую, и никто не обращал внимания на то, что делают соседи. Поэтому Карлсон и Ида могли покинуть ток и дойти до кустарников без того, чтобы кто-либо обратился к ним с дерзкими вопросами. Но только успела девушка перелезть через забор, а Карлсон стоял еще на заборе, как, не видя никого в темноте, услышал голос старухи:

— Карлсон! Не здесь ли Карлсон?! Пусть он придет, протанцует один круг со своей сгребальщицей.

Но Карлсон ни слова не ответил, а быстро соскользнул с забора и тихо, как лиса, пополз в кусты.

Однако старуха увидела его и разглядела, кроме того, белый платок Иды, которым она перевязала себе талию, чтобы уберечь платье от прикосновения потных рук. Позвав еще раз, но не получая ответа, она перелезла через забор и пошла за ними в кусты.

Было совершенно темно на тропинке под кустами орешника. Она могла лишь разглядеть что-то белое, что тонуло в окружающей темноте, и наконец опустилась на землю среди длинной темной аллеи. Она хотела было побежать туда, но в эту минуту раздались у забора новые голоса — один грубый, другой звонкий, но оба заглушенные, а когда она подошла ближе, то голоса перешли в шепот. Густав и Клара перелезали через забор, хрустевший под Густавом; приподнятая двумя сильными руками, Клара спрыгнула с забора вниз.

Старуха спряталась в кустах, пока парочка, обнявшись, проследовала мимо нее; напевая, целуясь, порхнули они, как она когда-то порхала, напевала и целовалась.

Еще раз заскрипел забор, и, как молодые телята, проскочили парень из Кварноера и девушка из Фиаллонгера. Вскочив на забор, с раскрасневшимся от танцев лицом и смеясь во весь рот, показывая свои белые зубы, она подняла руки и скрестила их на затылке, как бы желая броситься вперед; затем с громким смехом и с раздувающимися ноздрями бросилась она действительно в объятия парня; он приветствовал ее протяжными поцелуями и унес в темные кусты. Старуха стояла за кустом орешника и видела, как одна парочка за другой приходили, уходили, возвращались. Совсем как во времена ее молодости. И старый огонь, уже в продолжение двух лет покрытый золой, снова загорелся.

Тем временем смолкла скрипка. Было за полночь, и слабо засветилась на севере над лесом утренняя заря. На току раздались более громкие голоса, со стороны луга доносились отдельные крики «ура», указывающие на то, что танцующие разошлись и что для косцов наступило время возвращения домой.

Старухе надо было вернуться, чтобы со всеми проститься.

Дойдя до дороги в лощине, где начало настолько светать, что можно было разглядеть зеленую листву, она увидела, как на самом верху дороги появились, держась за руки как бы для нового танца, Карлсон и Ида. Побоявшись, что ее застигнут здесь на зеленой дорожке, она повернулась и быстро пошла к забору, чтобы прийти домой раньше, чем уедут гости.

Но на противоположной стороне забора стоял Рундквист и всплеснул руками, увидав старуху, которая закрывала лицо фартуком, чтобы не показать того, как ей было стыдно.

— Нет! И тетка была в лесу? Я и то говорю, что на старух тоже нельзя положиться, как и на…

Она дальше не слушала и спешила как можно скорей к стуге.

Там ее уже хватились и приветствовали криками, рукопожатиями и выражениями благодарности за хорошее угощение, а затем все простились.

Когда снова настала тишина и были созваны из луга и из рощи беглецы — причем нашлись не все,— старуха пошла спать; но долго еще она лежала и прислушивалась, не услышит ли она, как Карлсон будет подниматься вверх по лестнице в каморку.

Глава IV

Сено было свезено под крышу, рожь и пшеница убраны. Подошел конец лета, и все в общем прошло благополучно.

— Малому везет! — говорил Густав про Карлсона, которому не без основания приписывали улучшение благосостояния.

Начался прибой кильки, и все мужчины, за исключением Карлсона, отправились на внешние шхеры, когда подошло время семье профессора возвращаться домой ко времени открытия оперы.

Карлсон взял укладку вещей на себя и бегал целый день в разные стороны все с карандашом за ухом; он выпивал пиво то у кухонного стола, то возле шкафа с провизией, то на крыльце. Тут он получал ставшую ненужной соломенную шляпу, там пару изношенных парусинных башмаков; трубку, невыкуренные сигары с наконечником, пустые коробки и бутылки, удилища, жестянки, пробки, парусное полотно, гвозди, все, что нельзя было взять с собой или что оказывалось лишним.

Много падало крох со стола богачей, и все чувствовали, что отсутствие отъезжающих будет ощутительно,— начиная с Карлсона, терявшего свою возлюбленную, и кончая курами и поросятами, которые перестанут получать праздничные обеды с господской кухни. Менее всего горька была печаль покинутых Клары и Лотты; несмотря на то что они не раз получали хороший кофе, когда приносили наверх молоко,— они все же сознавали, что для них весна вернется лишь тогда, когда осень удалит соперниц.

Поднялось волнение на острове, когда после полудня причалил пароход, пришедший за дачниками, потому что еще ни разу не было случая, чтобы пароход приставал к острову.

Карлсон руководил причаливанием, давал приказы и указания, пока пароход старался подойти к мосткам. Но при этом он ступил ногой на почву, которая удерживать его не могла, потому что морская жизнь была ему совсем незнакома, и в то самое мгновение, когда была брошена веревка и он желал в присутствии Иды и господ выказать свою ловкость, он получил по голове удар канатом, так что с него сбило фуражку, которая упала в море. В ту же самую минуту он вздумал потянуть за трос и поймать фуражку, но нога попала в какую-то щель; он несколько раз припрыгнул и упал, что вызвало ругань со стороны капитана и насмешки матросов. Ида, недовольная неловкостью своего героя, отвернулась; она готова была расплакаться, так ей было за него стыдно. При входе на сходни она сухо с ним простилась; пока он старался удержать ее руку и желал поговорить о будущем лете, о переписке и об ее адресе, сходни стали вырывать у него из-под ног; он подался всем телом вперед, и мокрая фуражка скользнула на затылок, а с мостика раздался громкий окрик штурмана: