Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров) - Генрик Сенкевич

Он решил начать действовать. У него был паж, шляхтич из Подлясья, мальчик лет шестнадцати, но такой хитрый и ловкий, что мог поспорить с любым отъявленным пройдохой. Скшетуский решил отправить его к Елене — разузнать, в каком положении находятся дела. Февраль, а вместе с ним и дожди, кончился; март обещал быть более погожим, значит, и дороги должны были немного поправиться.

Жендзян собирался в путь. Пан Скшетуский дал ему письмо и снабдил бумагою, чернилами и перьями, так как помнил, что в Розлогах ничего этого и в помине нет. Мальчик не должен был говорить, кто он и зачем приехал. Пусть скажет, что едет в Чигирин, и в особенности постарается разузнать, где Богун и что он делает. Жендзян не заставил повторять дважды сказанное, заломил шапку набок, щелкнул нагайкой и ускакал.

Для пана Скшетуского настали тяжкие дни ожидания. А тут еще случилось происшествие, которое едва не стоило жизни наместнику. Однажды медведь сорвался с привязи на дворе перед замком Виш-невецкого, помял двух конюхов и, наконец, бросился на наместника, который в это время шел из цейхгауза к князю совершенно безоружный, с одним хлыстом в руках. Гибель наместника была неминуема, если б не пан Лонгинус, который увидел, что творится на дворе, схватил свой меч и побежал на помощь. Литвин проявил себя достойным потомком Стовейки: одним взмахом он отрубил голову медведя, вместе с лапой, занесенной уже над Сюнегуским.

Князь видел из окна всю эту сцену и немедленно пригласил пана Подбипенту в покои княгини, где Ануся бросала на него такие взоры, что литвин на другой день счел необходимым пойти на исповедь и три дня не показывался в замке, пока горячею молитвой не отогнал от себя все искушения.

Прошло дней десять, а Жендзян не показывался. Наш пан Ян так похудел от ожидания, что Ануся стороной начала наводить справки о причине такого явления, а Карбони, доктор князя, прописал ему какое-то лекарство от меланхолии. Но Скшетуский знал, что никакое лекарство тут не поможет, что в его душу вселилась могучая страсть, победить которую нет никаких сил.

Легко вообразить себе радость пана Яна, когда в его комнату однажды на рассвете вошел Жендзян, измученный, весь в грязи, но веселый и несомненно с добрыми вестями. Наместник вскочил со своей постели, схватил его за плечи и крикнул:

— Письмо есть?

— Есть, пан. Вот оно.

Пан Скшетуский схватил письмо. Долгое время он сомневался, привезет ли письмо Жендзян, потому что не был уверен, умеет ли писать Елена. Женщины в пограничных странах не щеголяли грамотностью, a Елена, кроме того, жила среди диких людей. Очевидно, отец научил ее науке письма, и она прислала длинное послание на четырех страницах. Бедняжка не умела красно выразиться и писала так, как подсказывало ей сердце.

"Я никогда не забуду вас, скорее вы забудете меня; я слышала, что среди вас, мужчин, бывают и дурные люди. Но вы послали своего пажа в такую дальнюю дорогу, и я вижу, что вы любите меня так же, как и я вас, за что сердечно благодарю вас. Пожалуйста, не думайте, что я поступаю нескромно, если пишу о моей любви; лучше сказать правду, чем солгать, или скрыть то, что лежит на сердце. Я расспрашивала пана Жендзяна, как вы живете в Лубнах и какие там обычаи, а когда он мне рассказал о красоте тамошних дам, я с горя расплакалась…"

Наместник оставил письмо.

— Ты что там наболтал, дурак?

— Только одно хорошее. Наместник стал читать далее.

"…Потому что куда же мне равняться с ними? Но паж сказал мне, что вы ни на кого и смотреть не хотите…"

— Ну вот, это хорошо! — пробормотал наместник. Жендзян не знал хорошенько, в чем дело (наместник читал письмо про себя), но счел нужным скорчить мину человека, знающего все.

"…И я утешилась и прошу Бога, чтоб он внушил вам и впредь вести себя так же и благословил бы нас обоих. Аминь! Я соскучилась по вас ужасно, мне только и отрады, что в одних вас…"

Дальше прелестная княжна извещала, что она приедет с теткой в Лубны, как только дороги просохнут, что сама княгиня желает выехать поскорее, потому что из Чигирина доходят вести о волнениях среди казаков.

"Вы настоящий волшебник, — писала Елена, — сумели покорить и тетку".

Наместник усмехнулся; он припомнил, какими средствами ему удалось приобрести расположение тетки. Письмо кончалось уверением в любви и верности, которую будущая жена обязана питать к мужу. В общем от него веяло неподдельным чувством, и наместник, перечитывая его слова, повторял в глубине души: "Дорогая моя! Да накажет меня Бог, если я забуду тебя когда-нибудь!"

Затем начался допрос Жендзяна.

Ловкий паж дал точный отчет во всем. Его приняли ласково. Старая княгиня расспрашивала его о наместнике и осталась очень довольна, узнав, что Скшетуский пользуется расположением князя и репутацией славного воина.

— Она спрашивала у меня, сдержите ли вы свое слово, коль скоро дали его? Я ей говорю: "Княгиня, если б конь, на котором я приехал, был бы мне обещан, то я знал бы, что он уже не минет моих рук…"

— Эдакий плут! — рассмеялся наместник. — Ну, уж если ты поручился за меня, то возьми коня. Ну, а после ты уже не скрывался, сказал, кем ты прислан?

— Сказал, потому что увидел, что дальше скрываться нет нужды, и тогда меня обласкали еще более, в особенности панна… И что за красавица она! Лучше во всем свете не сыщешь. Когда она узнала, что я прислан вами, то не знала, где и посадить меня, а читая ваше письмо, все плакала от радости.

У наместника тоже от радости пропал голос. Только спустя некоторое время он опять спросил:

— А о том… о Богуне ты не расспрашивал?

— Я счел неудобным расспрашивать княгиню или панну, но зато сдружился со старым татарином Чехлы. Он хотя и нехристь, но все-таки верный слуга своих господ. Он-то и порассказал мне, что сначала они все сердились на вас сильно, но потом успокоились, в особенности, когда им стало известно, что слухи о сокровищах Богуна просто басни.

— Как они убедились в этом?

— А вот как. Они были должны сколько-то Сивиньскому; срок пришел, они к Богуну: дай взаймы! А он говорит: добро турецкое есть, а денег нет; все, что было, растратил. Как только они это услыхали, Богун сразу упал в ихнем мнении, и они обратили все свое внимание на вас.

— Ничего не скажешь, ты все хорошо разузнал. Спасибо.

— Пане, если б я одно разузнал, а другое нет, то вы могли бы сказать мне: коня ты мне подарил, а седла на нем нет. Что значит конь без седла?

— Ну, ну, хорошо; возьми себе и седло.

— О, благодарю вас! Они спровадили Богуна в Переяславль, а я, как узнал об этом, тотчас же подумал: отчего бы и мне в Переяславль не поехать? Пан Скшетуский будет доволен и срок моего зачисления в полк сократится…

— Он кончится в будущую четверть года. Ты был в Переяславле?

— Был, но Богуна там не нашел. Старый полковник Лобода болен. Говорят, что после него полковником будет Богун. Солдат в полках осталась одна горсть, а остальные, говорят, пошли за Богуном или в Сечь сбежали… и это очень важно, потому что, кажется, затевается что-то другое. Я хотел разузнать о Богуне все подробности, но мне только и сказали, что он на русскую сторону переправился. Ну его, думаю себе, коли так, то наша панна в безопасности; вот я и вернулся.

— Ты хорошо все исполнил. А приключений в дороге с тобой не было?

— Нет, никаких, только мне есть смертельно хочется.

Жендзян ушел, а наместник, оставшись один, начал вновь перечитывать письмо Елены и прижимать к губам строчки, правда, не такие красивые, как написавшая их ручка. В сердце его вновь вселилась уверенность, и он думал: " Дороги скоро просохнут. Курцевичи, убедившись, что Богун нищий, наверное, не изменят мне. Я им брошу Розлоги и еще своего добавлю, только бы они отдали мне мою голубку…"

Он оделся и с радостно сияющим лицом, с легкой душой, пошел в капеллу благодарить Бога за радостные вести.

Глава VI

По всей Украине и в Заднепровье словно бы что-то зарокотало, точно предвестники близкой бури дали о себе знать; какие-то странные слухи переходили из села в село, от хутора до хутора, вроде тех растений, которые зовутся в народе перекати-полем. В городах говорили о большой войне, и хотя никто не знал, с кем и за что придется воевать, в воздухе действительно пахло войной. На лицах людей лежала печать беспокойства, пахарь неохотно выходил с плугом в поле, хотя весна пришла ранняя, тихая, теплая, и над степями давно уже звенели жаворонки. По вечерам обитатели сел собирались в толпы и, стоя при дороге, вполголоса толковали о страшных вещах. У слепцов-гусляров выпытывали новости. Многие уверяли, что по ночам видят какие-то отблески на небе и что месяц, более красный, чем обыкновенно, поднимается из-за леса. Предвещали разные несчастья или королевскую смерть. Все это было тем удивительнее, что Украину, издавна привыкшую к беспорядкам, войнам, вражеским нашествиям, трудно было запугать каким-нибудь страхом. Должно быть, чуялось что-то исключительно зловещее, если страх распространился на всех.