Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров) - Генрик Сенкевич

— Тьфу ты, дьявольщина! — выругался поручик. — Какая досада!

Татарин в это время уселся на полу и помешивал дрова в печке.

— Зачем вам писать? Панна пошла спать. А что вы хотели написать ей, можно сказать завтра утром.

— Ты прав. Верный же ты слуга княжны, вижу я. На третий талер! Давно служишь?

— Вот уже четырнадцать лет будет, как меня князь Василий взял в плен, и с той самой поры я верно служил ему, а когда он уезжал отсюда, то ребенка Константину оставил, а мне сказал: "Чехлы! Ты не оставишь девочку и будешь беречь ее как зеницу ока". Ля иль Алла!

— Так ты и делаешь?

— Так я делаю и смотрю.

— Что ты видишь, говори? Как здесь живется княжне?

— Плохие замыслы на ее счет. Богуну ее хотят отдать, псу проклятому.

— Ничего из этого не выйдет! Найдется кому заступиться за нее.

— Да! — сказал старик, переворачивая пылающие головни. — Они хотят отдать ее Богуну, чтобы он взял и понес ее, как волк ягненка, а их в Розлогах оставил; Розлоги-то ведь ее владение после князя Василия, не их. Богун на все согласен; у него в камышах больше золота и серебра, чем песку в Розлогах; но она ненавидит его с той поры, когда он убил при ней одного человека. Между ними встала кровь, а из крови выросла ненависть.

Наместник не мог уснуть всю ночь. Он ходил по комнате, смотрел на луну и обдумывал свое положение. Он теперь понял игру Курцевичей. Если б на княжне женился какой-нибудь шляхтич, то немедленно Розлоги перешли бы в его владение. Кто знает, может быть, он потребовал бы еще и отчета об опеке? Вот поэтому-то и без того оказаченные Курцевичи решили выдать девушку за казака. При одной мысли об этом пан Скшетуский инстинктивно хватался за рукоять сабли. Он поклялся разрушить всю эту махинацию и чувствовал себя в силах выполнить свое намерение. Во всяком случае, опекуном Елены являлся и князь Еремия, во-первых, потому что Розлоги были подарены Василию Вишневецкими, во-вторых, сам Василий из Бара писал князю и просил его быть опекуном его дочери. Только обилие общественных дел, войны и крупные предприятия помешали воеводе исполнить эту просьбу; но ему нужно только напомнить, и он тотчас же примется за дело.

Светало уже, когда пан Скшетуский бросился на свою постель. Спал он крепко, без сновидений, и проснулся наутро с готовою программою действий. Торопливо оделись они с паном Лонгинусом, потому что все уже было готово к отъезду: экипажи запряжены, солдаты пана Скшетуского сидели уже на лошадях. В гостиной посол подкреплял свои силы в обществе княгини и князей. Богун отсутствовал; неизвестно, спал ли он еще, или уехал.

Скшетуский поклонился княгине.

— Пани! — сказал он. — Tempus fugit [14], скоро нам надобно садиться на коней; но прежде чем мы от души поблагодарим вас за радушное гостеприимство, я должен переговорить с вами и вашими сыновьями о чрезвычайно важном деле.

На лице княгини выразилось недоумение; она посмотрела на сыновей, на посла и пана Лонгинуса, как бы от них хотела узнать, в чем дело, и с некоторым беспокойством сказала:

— Я к вашим услугам.

Посол хотел было встать, но она не дозволила и увела Скшетуского в сени, украшенные оружием и сбруею. Молодые князья стали шеренгою позади матери, которая расположилась напротив Скшетуского и спросила:

— О каком деле вы хотите говорить со мною? Наместник холодно, почти сурово посмотрел на нее.

— Простите меня, княгиня, и вы, князья, что, поступая вопреки обычаям, вместо того, чтобы прислать почетных сватов, я сам говорю за себя. Иначе быть не может, так сложились обстоятельства. Без дальних проволочек я прошу у вас, как у опекунов княжны Елены, отдать мне ее руку.

Гром, ударивший в Розлоги среди зимы, менее поразил бы княгиню и ее сыновей, чем слова наместника. Долгое время они с изумлением смотрели на говорившего, а тот стоял перед ними спокойный, уверенный, гордый, точно не просить пришел сюда, приказывать. Изумление сковало язык княгине.

— Как? Вы? Руку Елены? — наконец, спросила она.

— Я, пани княгиня; это мое твердое намерение. Опять минута молчания.

— Извините, пан наместник (княгиня пришла, наконец, в себя и заговорила свойственным ей резким тоном), предложение такого рыцаря, как вы, немалая честь для нас, но мы должны отказаться от нее, так как рука Елены обещана мною другому.

— Как заботливая опекунша, обратите только внимание, не было ли это сделано против воли княжны, и лучше ли меня тог, кому вы ее обещали?

— Пан наместник! Кто лучше — судить мне. Вы, может быть, и лучше, — но мы вас не знаем.

Наместник выпрямился во весь рост и окинул княгиню холодным и острым взглядом.

— Зато я знаю вас, подлецы! — крикнул он. — Вы хотите отдать мужику родственницу, с тем чтобы он оставил вас в захваченном вами имении…

— Сам ты негодяй! — также закричала княгиня. — Так-то ты платишь за гостеприимство, так-то отблагодарил нас? О, змей! Кто ты таков, откуда взялся?

Молодые князья начали коситься на развешенное оружие.

— Нехристи! — продолжал наместник. — Ограбили сироту… Ну да ничего. Через день князь будет знать обо всем.

Услыхав эти слова, княгиня бросилась к стене, схватила рогатину и пошла с нею на пана Скшетуского. Князья сорвали со стены кто что успел — нож, кистень, саблю — и окружили его полукругом, словно стадо разъяренных волков.

— Так ты к князю поедешь? — кричала княгиня. — А знаешь ли ты, что живым отсюда не выйдешь, что это твоя последняя минута?

Скшетуский скрестил руки на груди и глазом не моргнул.

— Я, как княжеский посол, возвращаюсь из Крыма, — сказал он, — и если тут прольется хоть одна капля моей крови, через три дня здесь камня на камне не останется, а вы все сгниете в лубенских тюрьмах. Есть ли на свете сила, которая могла бы охранить вас? Не угрожайте понапрасну, не боюсь я вас!

— Пусть сгнием, но ты погибнешь первый!

— Коли так — бей: вот моя грудь!

Князья с матерью во главе держали оружие, острием направленное в грудь наместника, но какая-то тайная сила сковывала им руки. Скрежеща зубами, они чуть не плакали от бессильной ярости, но ударить не решался ни один. Грозное имя Вишневецкого совершенно парализовало их.

Наместник был в эту минуту хозяином положения.

Бессильный гнев княгини обратился потоком ругательств:

— Пройдоха! Босяк! Княжеской крови захотелось? Подожди же! Всякому отдам, только не тебе! Этого и сам князь приказать не может.

— Мне нет времени хвастаться своим шляхетством, — спокойно отвечал пан Скшетуский, — но я думаю, что ваше княжеское сиятельство могло бы за ним меч и щит носить. Наконец, если мужик был снисходителен к вам, я буду еще добрее. Мои средства не меньше ваших, а если вы говорите, что не хотите отдать мне Елену, то слушайте, что скажу вам: и я оставляю вам Розлоги, и я не буду требовать отчета по опеке.

— Подожди дарить то, что не принадлежит тебе.

— Я не дарю, только даю обещание на будущее и скрепляю его рыцарским словом. Теперь выбирайте: или отдать отчет по опеке князю и выметаться из Розлогов, или отдать мне девушку и удержать все…

Рогатина мало-помалу выскальзывала из рук княгини и, наконец, с шумом упала на пол.

— Выбирайте, — повторил пан Скшетуский, — aut pacem, aut bellum [15]!

— Счастье, что Богун поехал на охоту с соколами, — уже более мягко сказала княгиня. — Он не хотел видеть вас; еще вчера все заподозрил. Иначе не обошлось бы без кровопролития.

— Пани княгиня, и я саблю ношу не для того только, чтобы она висела у моего бока.

— Однако скажите, прилично ли такому рыцарю, как вы, войдя в дом гостем, так настойчиво требовать своего и брать девушку силой, словно из турецкой неволи?

— Прилично, если из этой неволи она должна была быть продана мужику.

— Не говорите так о Богуне! Хотя он не знает, кто были его родители, но он воин в душе, славный рыцарь и нам знаком с детства, он точно родной в нашем доме. И теперь для него все равно, девушку ли эту у него отнять, ножом ли его пырнуть.

— Княгиня, нам пора в путь! Простите меня, если я еще раз повторю: выбирайте!

Княгиня посмотрела на сыновей.

— Ну, детки, отвечайте на просьбу этого рыцаря.

Князья смотрели друг на друга и молчали. Наконец, Симеон пробормотал:

— Прикажешь, мать, бить — будем бить, прикажешь отдать Елену — отдадим.

— Бить нехорошо, и отдать нехорошо… Вы нас совсем приперли к стенке! Богун человек шальной, способен на все. Кто нас охранит от его мести? Сам погибнет от руки князя, но нас погубит раньше. Что нам делать?

— Ваша воля. Княгиня еще помолчала.

— Послушайте, рыцарь. Все это должно остаться в тайне. Богуна мы спровадим в Переяславль, сами с Еленой приедем в Лубны, а вы попросите князя прислать нам документы на владение Розлогами. У Богуна полтораста человек, часть даже здесь, в Розлогах. Теперь вы не можете взять с собой Елену — отобьют. Иначе и быть не может. Поезжайте, храня строгую тайну, и ждите нас.