Бетховен. Биографический этюд - Василий Давидович Корганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Посылая композитору либретто, составленное Бергом, Аменда писал ему 20 марта 1815 года:
Дорогой Бетховен! Хочу загладить свое долгое молчание приношением твоей прекрасной музе; пусть она примирит нас и заставит тебя вновь вспомнить почти забытого Аменда. Те незабвенные дни, когда я был так близок к тебе, когда твое любящее сердце и чары твоего великого таланта неудержимо влекли меня к тебе, сохранились в сердце моем во всем своем блеске; они самое дорогое сокровище моей души и ничто не может его похитить у меня… О, если бы я и друг мой Берг могли хоть изредка быть при тебе во время этой работы, чувствовать и наслаждаться с тобою при создании оперы! Прежде мне приходилось испытывать это счастье; теперь также, вероятно, у тебя не будет недостатка в ценителях твоего труда!
…Присылаю «Бахуса», большую лирическую оперу в 3 действиях Рудольфа Берга… Это нечто бесподобное, а потому ты и никто другой должен написать к ней музыку…
В ответ на это композитор писал:
Вена, 12 апреля 1815 года.
Мой добрый, любезный Аменда!
Податель сего, граф Кайзерлинг, твой друг, был у меня и вызвал во мне воспоминания о тебе. Ты счастлив, у тебя есть дети: ни того, ни другого нельзя сказать обо мне. Об этом пришлось бы говорить очень много; если получу от тебя еще письмо, то сообщу об этом больше. Вспоминаю тебя 1000 раз, с твоей патриархальной простотой. Сколько раз я хотел иметь близ себя таких людей, как ты, но к счастью ли моему или к счастью других судьба не хочет исполнить моих желаний, и я, признаюсь, живу почти одиноким в этом громаднейшем немецком городе, так как принужден жить почти вдали от всех тех, которых люблю или мог бы любить. В каком положении у вас музыка? Слышал ли ты уже там мои большие произведения? Я говорю – большие! В сравнении с творениями Всевышнего все прочее так ничтожно! Прощай, мой милый, добрый А. Вспоминай иногда
твоего друга Людвига ван Бетховена.
Когда будешь писать ко мне, то можешь на адресе ставить только мое имя.
Обращаясь к Мильдер за содействием в отыскании либретто, композитор указывает на поэта де ла Мот Фуке, автора нескольких оперных текстов. Бетховен полагал, что дирекция Берлинского театра, как и поэт, не откажут в просьбе знаменитой артистке, по отношению к которой каждый может называться лишь рядовым (в подлиннике: Nebermann – сосед), но не капитаном (Hauptman – фамилия ее мужа).
К г-же Мильдер-Хауптман.
Вена, 6 янв. 1816 г.
Глубокоуважаемая, несравненная Мильдер, милая подруга! Письмо мое к вам запоздало. Как хотел бы я присоединиться лично к восторгам берлинцев, вызванным вами в «Фиделио»! Тысяча благодарностей от меня за то, что вы остались верны моему «Фиделио». Если бы вы попросили от моего имени барона де ла Мот Фуке придумать большой оперный сюжет, который был бы в то же время подходящим для вас, то оказали бы громадную услугу как мне, так и немецкому театру. Такую оперу хотел бы я написать исключительно для берлинского театра, так как со здешней скупой дирекцией и думать нечего о новой опере. Отвечайте скорее, как можно скорее, быстрее, немедленно можно ли это устроить? Господин капельмейстер Б. хвалил мне вас до небес и был совершенно прав; счастливы те, в том числе я, кому довелось знакомство с вашей музой, с вашим гением, с вашими чудными качествами и дарованиями. Ах, если бы… Все близкие к вам могут называться только рядовыми, я один лишь имею право носить почетное звание капитана.
Во мне скрывается ваш искренний друг и почитатель – Бетховен.
Мой бедный, несчастный брат умер, вот почему я долго не писал вам.
Как только вы мне ответите, я также напишу барону де ла Мот Фуке. Ваше влияние в Б. легко поведет к тому, что мне удастся на выгодных условиях написать оперу для берлинского театра, а главное – для вас. Только отвечайте скорее, чтобы я мог затем распределить остальные работы.
В июне 1816 года Карл фон Бурей, приятель пастора Аменда, с рекомендательным письмом от него прибыл из Курляндии в Вену и здесь навестил Бетховена; впечатления этого знакомства изложены были им в 1854 году в «St. Petersburger Zeitung», причем цензура сочла нужным сократить много опасных для русского общества подробностей в жизни Бетховена; впоследствии германский издатель напечатал дневник Бурей без каких-либо пропусков.
«Первого июня, – пишет Бурей, – я был у Бетховена. Этот день останется памятным в жизни моей… Предо мною был человек небольшого роста, плотный, с приглаженными назад волосами с проседью, несколько красноватым лицом, небольшими, глубоко впавшими глазами, точно пылавшими и полными чудовищной жизненности. Разговор зашел об Аменда.
– Это добряк, – сказал он, – мое несчастье в том, что все друзья мои вдали от меня, и я теперь один в этой ужасной, противной Вене.
Когда я спросил о намерении его писать оперу на текст Берга, то Бетховен ответил:
– Время найдется, я не работаю непрерывно над одним произведением; одновременно я занят различными работами, перехожу от одной к другой.
Заметив, что меня смущает его глухота, и я не решаюсь постоянно кричать в ухо ему, он стал сам рассказывать, говорил про Вену, про жизнь свою, причем оживленная, быстрая и громкая речь его была полна желчи и яда. Всем он недоволен, со всеми в разладе, бранит Австрию, а в особенности Вену; при этом он с такою силою ударял кулаком по крышке рояля, что гул разносился по комнате. Для первого знакомства откровенные признания его казались весьма странными; он жаловался на общество, на близких, на скудость средств.
– Зачем же вы остаетесь здесь? Ведь каждый государь отвел бы вам место у своего трона.
– Обстоятельства приковывают меня к Вене. Здесь все пошло и низко, отвратительно. Сверху донизу все – голь. Никому нельзя довериться; нельзя верить на слово, нужны документы.
Из рассказов его я узнал, что за вход в концерт 23 ноября прусский король заплатил ему 10 дукатов, а русский император – 200 дукатов; при устройстве этого концерта граф Пальфи, директор театров, получил выговор, что очень обрадовало Бетховена;
