Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

приходили к хозяину в дом, и он показывал им, где именно стоял Катилина, предлагая сделать его пленником, какими столами и стульями завалили подступы к дверям, когда заговорщики осадили его дом. Когда Отец Отечества вставал для выступления в сенате, в зале мгновенно наступала уважительная тишина, и он никогда не упускал случая напомнить всем сенаторам: они могут собираться здесь только потому, что он спас республику. Короче, он стал — разве можно было ожидать такого от Цицерона? — невероятно нудным.

Для него было бы гораздо лучше покинуть Рим на год-два и отбыть в провинцию — большое видится на расстоянии; в этом случае он превратился бы в легенду. Но свои провинции хозяин отдал Гибриде и Целеру, так что ему пришлось остаться в Риме и вновь заняться судебными делами. Образ любого, даже самого великого героя тускнеет, если видишь его постоянно: наверное, нам надоело бы видеть самого Юпитера Всемогущего, если бы тот каждый день проходил мимо нас по улице. Постепенно блеск славы Цицерона начал тускнеть. Несколько недель он занимался тем, что диктовал мне громадный отчет о своем консульстве, который хотел направить Помпею. Он был размером с хорошую книгу; Цицерон подробно описывал и оправдывал все свои действия. Я понимал, что отправка его Помпею будет большой ошибкой, и старался, как мог, избежать этого — но тщетно. Особый гонец повез отчет на Восток, а Цицерон, ожидая ответа Великого Человека, занялся приглаживанием речей, которые произносил в те тревожные дни. Он вставил туда множество похвал самому себе, особенно в речь, произнесенную с ростр в день, когда были задержаны заговорщики. Меня это так беспокоило, что в одно прекрасное утро, когда Аттик выходил из дома, я отвел его в сторону и прочитал ему несколько таких вставок:

«День спасения нашего города так же радостен и светел для нас, как и день его основания. И так же, как мы благодарим богов за человека, основавшего этот город, мы должны возблагодарить их за человека, спасшего его».

— Что? — воскликнул Аттик. — Я не помню, чтобы он говорил подобное.

— Он и не говорил, — ответил я. — В тот миг подобное сравнение с Ромулом показалось бы ему нелепым… А послушай-ка вот это. — Я понизил голос и оглянулся, убеждаясь, что хозяина нет рядом. — «В благодарность за эти великие дела я не потребую от вас, граждане, никаких наград, никаких знаков отличия, никаких памятников, кроме одного: об этом дне должны помнить вечно, и вы вознесете хвалу великим богам за то, что в это время встретились два человека, — один расширил пределы нашей империи до горизонта, а второй сохранил ее для будущих поколений…»

— Дай я сам посмотрю, — потребовал Аттик. Он выхватил запись из моих рук, прочитал ее до конца и с сомнением покачал головой. — Ставить себя рядом с Ромулом — одно, но сравнивать себя с Помпеем — совсем другое. Даже если подобное произнесет кто-то другой, это будет для него очень опасно, но говорить так самому… Будем надеяться, что Помпей об этом не узнает.

— Обязательно узнает.

— Почему?

— Сенатор приказал мне послать Помпею копию. — Я еще раз убедился, что нас никто не слышит. — Прости, что я лезу не в свои дела, но он меня очень беспокоит. Хозяин сам не свой после этой казни. Плохо спит, никого не слушает и в то же время не может провести и часа в одиночестве. Мне кажется, вид мертвых тел сильно повлиял на него — ты же знаешь, как он брезглив.

— Дело не в нежном желудке Цицерона, а в его сознании, которое не дает ему покоя. Если бы он был полностью уверен, что сделал все правильно, то не пускался бы в эти бесконечные оправдания.

Аттик подметил точно, и сейчас, задним умом, мне жаль Цицерона еще больше, чем тогда, — ведь человек, возводящий себе прижизненный памятник, должен быть очень одинок. Но его главной ошибкой в то время следует считать не тщеславное письмо, посланное Помпею, и не бесконечные похвальбы, вставленные в речи задним числом, а покупку дома.

Цицерон не первым и не последним из государственных деятелей приобрел дом, который был ему явно не по карману. В его случае это оказалась обширная вилла на Палатинском холме по соседству с домом Целера, на которую он положил глаз, когда уговаривал претора встать во главе войска, посылавшегося против Катилины. Тогда дом принадлежал Крассу, однако построен он был для невероятно богатого трибуна Марка Ливия Друза. Зодчий якобы сказал, что возведет здание, которое полностью оградит Друза от любопытствующих взглядов. Говорят, что Друз ответил: «Нет. Ты должен построить такой дом, в котором я буду виден всем жителям этого города». Именно таким он и был: расположенный высоко на холме, широкий, выделяющийся своей роскошью, хорошо видный с любого места на форуме и Капитолии. С одной стороны к нему примыкал дом Целера, а с другой — большой общественный сад, где стоял портик, воздвигнутый отцом Катула. Не знаю, кто заронил в голову Цицерона мысль о приобретении этого дома. Возможно, Клавдия. Знаю только одно: как-то за обедом она сказала ему, что дом все еще не продан и будет «совершенно очаровательно», если Цицерон окажется ее соседом. Естественно, с этой минуты Теренция стала главным противником покупки.

— Он слишком новомодный и кричащий, — сказала она мужу. — Выглядит как воплощение мечты плебея о доме благородного человека.

— Я Отец Отечества. Людям понравится, что я буду смотреть на них сверху вниз, как настоящий отец. И мы заслужили жить именно там, среди Клавдиев, Эмилиев Скавров, Метеллов, теперь мы, Цицероны, тоже великая семья. И потом, я думал, что наш нынешний дом тебе не нравится.

— Я не против переезда вообще, муж мой, я против переезда именно в этот дом. А кроме того, откуда ты возьмешь деньги? Это одно из самых больших поместий в Риме — стоит не меньше десяти миллионов.

— Я поговорю с Крассом. Может быть, он сделает мне скидку.

Жилище Красса тоже находилось на Палатинском холме и выглядело снаружи очень скромно, особенно если принять во внимание слухи о том, что у этого человека имелось восемь тысяч амфор, доверху наполненных серебром. Сам Красс был дома, с абакусом[68], счетными книгами и множеством рабов и вольноотпущенников, которые вели его дела. Я сопровождал Цицерона, и после короткой беседы о государственных делах хозяин заговорил о доме Друза.

— Ты что, хочешь купить его? — сразу насторожился Красс.

— Возможно. Сколько ты хочешь?

— Четырнадцать миллионов.

— Ого! Боюсь, для меня это дороговато.

— Тебе я отдам за десять.