Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

прорвалась какая-то плотина и все чувства — не только последних часов, но и всего времени его консульства — теперь рвались наружу. Он попытался что-то сказать, но не смог. Это лишь усилило рукоплескания. Цицерону оставалось только спуститься по ступенькам, и, когда хозяин достиг площади, сопровождаемый восторженными криками и друзей, и врагов, он уже не мог сдерживать себя. Сзади нас крюками тащили тела казненных.

О последних днях Цицерона в должности консула много говорить нечего. Никогда за всю историю республики ни один гражданин не превозносился так, как он в то время. После нескольких месяцев страха город, казалось, вздохнул с облегчением. В тот вечер, когда казнили заговорщиков, консула сопровождал домой весь сенат, и освещенная факелами процессия проследовала по всему городу. Его дом был очень красиво освещен: крыльцо, на котором ждала Теренция с детьми, было украшено лавром; рабы встречали его в атриуме рукоплесканиями. Странное возвращение! Консул был слишком измучен, чтобы заснуть, и слишком голоден, чтобы есть. Он так хотел как можно скорее забыть об ужасах казни, что не мог говорить ни о чем другом. Я решил, что былое равновесие вернется к хозяину через пару дней. И только позже понял: в тот день что-то в Цицероне изменилось навсегда, сломалось, как тележная ось. На следующее утро сенат пожаловал ему титул «Отец Отечества»[65]. Цезарь предпочел не присутствовать на этом заседании, однако Красс голосовал вместе со всеми и превозносил Цицерона до небес.

Не все восхищались случившимся. Метелл Непот, вступая в должность трибуна, продолжал утверждать, что казнь была незаконной. Он предсказал, что когда Помпей вернется в Италию, чтобы восстановить порядок, то разберется не только с Катилиной, но и с мелким тираном Цицероном. Последнему пришлось даже тайно встретиться с Клавдией и попросить ее передать своему деверю, что, если он будет продолжать в том же духе, консулу придется вновь рассмотреть связи самого Непота с Катилиной. Лучезарные глаза Клавдии расширились при мысли, что она может принять участие в государственных делах. Однако Непот равнодушно отнесся к предупреждению, правильно рассудив, что Цицерон никогда не посмеет выступить против Помпея, своего ближайшего союзника. Поэтому теперь все зависело от того, как быстро будет разбит Катилина.

Когда неблагоприятные новости о казни заговорщиков достигли лагеря Катилины, многие последователи немедленно отстали от него (вряд ли они сделали бы это, если бы сенат проголосовал за пожизненное заключение). Понимая, что Рим теперь твердо стоит против них, Катилина и Манлий решили вести войско на север, с целью перейти Альпы и скрыться в Ближней Галлии, где они надеялись укрыться среди гор и так существовать долгие годы. Но приближалась зима, а нижние перевалы блокировал Метелл Целер во главе трех легионов. В то же время бунтовщиков по пятам преследовало другое войско, во главе которого стоял Гибрида. С ним-то Катилина и решил сразиться в первую очередь, выбрав для битвы узкую долину возле Пиз.

Неудивительно, что возникли подозрения — не угасшие и по сей день, — что Катилина и его старый союзник Гибрида тайно поддерживали связь. Цицерон это предвидел, и, когда стало очевидно, что битвы не избежать, Петрей, военный легат Гибриды и ветеран многих сражений, вскрыл печати с приказа, который получил еще в Риме. Его назначали начальником над войском; Гибрида должен был сказаться больным и не принимать участие в сражении; в случае отказа Петрей обязан был его задержать.

Когда все это сообщили Гибриде, он сразу же согласился и объявил, что страдает от приступа подагры. Таким образом, Катилина, неожиданно для себя, оказался лицом к лицу с одним из лучших военачальников Рима, стоящим во главе сил, которые превосходили его собственные и по численности, и по вооружению.

Утром, перед битвой, Катилина обратился к своим солдатам, многие из которых были вооружены только вилами и охотничьими дротиками:

— Братья, мы сражаемся за свою страну, свободу и жизнь, тогда как наши противники защищают продажных богачей. Они превосходят нас числом, но мы крепче их духом и потому победим. А если этого не случится, если Фортуна отвернется от нас, не дайте перерезать себя как скотину, но бейтесь, как настоящие мужчины, — так, чтобы победа врагов стала кровавой и горестной.

Раздались звуки труб, и первые ряды двух войск начали сближение.

Последовала страшная бойня, и Катилина провел в ее гуще весь день. Ни один из его начальников не отступил. Они бились с яростным отчаянием людей, которым уже нечего терять. Только когда Петрей бросил в бой когорту преторианцев[66], войско бунтовщиков наконец рассыпалось. Сторонники Катилины, включая Манлия, умерли там же, где и стояли: все свои раны они получили в грудь — и ни одной в спину. Вечером после битвы, в глубине рядов своих противников, был найден Катилина, окруженный трупами изрубленных врагов. Он еще дышал, но вскоре умер от ужасных ран. Гибрида велел поместить его голову в ведро со льдом и отправить в Рим, чтобы показать сенаторам. Но Цицерон, переставший быть консулом за несколько дней до этого, отказался смотреть на голову своего врага. Так закончился заговор Луция Сергия Катилины.

Часть вторая

Pater Patriae

62–58 гг. до н. э

Ведь я люблю нашего Катона не меньше, чем ты, а между тем он, с наилучшими намерениями и со своей высокой добросовестностью, иногда наносит государству вред. Он высказывается так, словно находится в государстве Платона, а не среди подонков Ромула[67].

Цицерон. Из письма Аттику 3 июня 60 г. до н. э.

XII

В течение первых нескольких недель после того, как хозяин перестал быть консулом, все жаждали услышать историю о том, как Цицерон разоблачил заговор Катилины. Для него были открыты лучшие дома Рима. Он очень часто обедал в гостях — ненавидел оставаться один. Я нередко сопровождал хозяина, стоял за его ложем вместе с остальной свитой и слушал, как Отец Отечества потчует других участников обеда отрывками из своих речей. Он любил рассказывать о том, как ему удалось избежать покушения в день голосования на Марсовом поле, или о том, как он устроил ловушку для Лентула Суры на Мульвиевом мосту. Обычно он показывал, как все было, передвигая по столу блюда и чашки, совсем как Помпей, описывавший прошлые битвы. Если кто-нибудь прерывал его или хотел поговорить о другом, хозяин нетерпеливо дожидался промежутка в беседе, бросал на прервавшего убийственный взгляд и продолжал:

— И вот, как я говорил…

Каждое утро величайшие представители великих семейств