Романески - Ален Роб-Грийе

Судя по тени от гигантской араукарии, чей вертикальный и прямой ствол высится прямо напротив балкона, предназначенного для торжественного выхода высокопоставленных гостей, украшенного роскошной скульптурной лепкой, как раз как бы между упавшей навзничь и выгнувшейся дугой наядой и Нептуном, вооруженным своим извечным трезубцем, по тени, падающей на Центральную площадь, предназначенную исключительно для пешеходов, где черные и белые плитки образуют замысловатый узор в виде синусоид и завитушек, сейчас должно быть около одиннадцати часов утра, может быть, даже уже двенадцатый час. И де Коринт должен уже не мешкая отправиться в кафе „Рудольф“ на встречу с Б., прибывшим самолично в Герополис для того, чтобы передать ему столь необходимые верительные грамоты для аккредитации сначала в Парагвае, а потом и в Боливии. Выходит, что он, вероятно, проспал без просыпу целые сутки, что кажется ему самому весьма странным, если не невозможным, во всяком случае, несообразным с его обычным образом жизни, где сон занимает столь незначительное место.

У графа вновь мелькает подозрение, что ему, должно быть, дали какой-то наркотик, что его чем-то одурманили без его ведома. Но ведь накануне вечером он ничего не пил, за исключением одной чашечки кофе, выпитой на террасе кафе „Максимилиан“, там, где бестактный немец вроде бы никак не мог подобраться к его чашке таким образом, чтобы он этого не заметил и не насторожился. Под надежным прикрытием ветвей араукарии, чья идеальная симметрия и потрясающая прямизна заставляют подумать, что это не живое дерево, а некое искусственное растение, чисто теоретическое, так сказать, неподвижно стоят два человека, два светлокожих метиса в белых брюках и белых, обтягивающих, точно пригнанных по фигуре рубашках, неотличимые друг от друга словно близнецы из-за своих коротко стриженных щеточкой волос и суровых, невозмутимо-равнодушных, ничего не выражающих лиц, хотя и скрытых в значительной мере огромными черными очками. Два мощных черных мотоцикла, явно принадлежащие этим парням, стоят, опираясь на поставленные вертикально подпорки; развернуты они рулем в сторону улицы.

Если де Коринт действительно спал все это время, и спал, видимо, настолько крепко, что даже напрочь забыл об этом продолжительном сне, быть может, ему стоит забеспокоиться еще больше, почему бы в таком случае и не вообразить, что сон его длился, скажем, не сутки, а двое? И в таком случае…

Но именно в этот миг там, внизу, под деревом, ирреально правильным, напоминающим скорее схему, чем настоящее живое дерево, происходит какое-то движение: к двум метисам направляется старая нищенка с темно-серой, цвета чугуна кожей, вся скрюченная жестоким артрозом, и предлагает им почтовые открытки в обмен на тайное подаяние, так как попрошайничество запрещено по всей стране недавно принятыми чрезвычайными законами. Едва успев с равнодушным, отсутствующим видом взять в руки протянутую ему пачку фотографий, стоящий ближе к гостинице мотоциклист в безупречно-белых одеждах, очень напоминающих военную форму, внезапно резко поднимает голову и обращает свою безликую, бесцветную, как бы даже безглазую, невыразительную физиономию к окнам отеля и к аллегорической скульптурной группе на втором этаже. Де Коринт поспешно отступает назад на три шага, словно предчувствует некую сиюминутную грозную опасность. Движения его при этом были слишком внезапны и резки, а потому острая колющая боль вновь пронзает правую сторону его тела. Однако он не может терять ни минуты, если не хочет, чтобы встреча с Б. еще раз не состоялась, так как, случись нечто подобное, его назначенный на завтра отъезд в Асунсьон сорвется, что будет весьма досадно и совсем некстати.

Приготовившись уже было открыть внешнюю дверь маленькой прихожей, отделяющей его номер от коридора, де Коринт замечает, что под дверь кто-то подсунул общедоступную дешевую газетенку, отпечатанную на плохой бумаге, иллюстрированную цветными фотографиями весьма посредственного качества, но зато, как всегда в подобных изданиях, довольно яркими и внушающими совершенно определенные, эротического характера мысли. С первого же взгляда он узнает эту газетенку: еженедельник под названием „Детектив“, где публикуют пеструю смесь из более или менее достоверных сообщений о различных происшествиях и чистых выдумок, представленных всегда, разумеется, под видом частных расследований, произведенных журналистами газеты. Задавшись недоуменным вопросом, кто и почему вознамерился доставить ему этот экземпляр, возможно, самого свежего номера (вышедшего, скорее всего, этим утром), де Коринт принимается листать газету. Постепенно его лицо, и без того асимметричное, искажается все более явственной гримасой, порожденной отнюдь не периодически возникающими болями, и вскоре дело доходит до того, что де Коринта уже почти невозможно узнать.

Как мне и следовало бы ожидать, центральное место в газете занимает репортаж о загадочном убийстве, о неожиданных поворотах интриги расследования которого только и пишут в рубриках „Происшествия“ все местные газеты на протяжении двух или трех последних дней, а может быть, и чуть дольше. Этот материал, являющийся гвоздем номера, изобилует свидетельствами различных лиц, упоминаниями об уликах и многочисленными фотографиями. Ведущие частное расследование журналисты, так сказать, самодеятельные сыщики, сообщают в этом репортаже о своих открытиях-разоблачениях и, в частности, утверждают, что напали на след одного француза по фамилии Симон, якобы когда-то, очень давно, служившего под началом некоего капитана де Коринта (причем пишут они эту фамилию через букву греческого алфавита „у“, как пишется она у представителей германской и англосаксонской ветвей рода).

Вероятно, было это тому уж лет тридцать назад. Как извлечь из уже, к большому сожалению, не слишком устойчивой и надежной памяти, несомненно слабеющей, из памяти, в которой все обстоятельства того утра кажутся столь расплывчатыми и неясными, достаточно ясный и четкий образ простого драгуна, когда-то пропавшего без вести и сегодня вдруг совершенно неожиданно ставшего обвинителем? В самом деле, человек, носивший такую фамилию, когда-то существовал, то был молодой кавалерист, смертельно раненный в ноябре 1914 года в лесу около Перт-лез-Юрль, так называемом Лесу Потерь около деревни Волчий Вой. Кажется, он оказался замешанным в какую-то очень темную историю, связанную со шпионажем и предательством, и позволил скомпрометировать себя некой юной цыганке, обладавшей воистину колдовским очарованием, попав в расставленные ею сети; никто так никогда и не узнал, была ли смерть этого храбреца результатом какого-то преступления, а может быть, и самоубийства или произошла вследствие того, что он случайно напоролся на разъезд прусских улан. Я уже обо всем этом рассказывал, как мне кажется, в предыдущем томе моего повествования-отчета, или в одном романе, или в автобиографии, написанной рукой человека с ослабевшей, изменяющей ему памятью, короче говоря, я сам уже не помню, где именно.

Правда, в тот день, неподалеку от этого самого Леса Потерь, носящего столь судьбоносное название, произошло еще одно