Темный ангел - Салли Боумен

Это было заметно и в ее сыне. Слушая его в тот день в Венеции, я различала интонации и Европы, и Америки, и довоенные голоса, и современные – две культуры и две эры, следы которых слышались в его тембре.

Мне это нравилось. Я была готова полюбить их. Думая об этом, я пытаюсь вспомнить: Френк Джерард кого-то мне напоминал, но я не могла точно вспомнить и понять, кого именно. Тут я только осознала, что он задает мне вопрос – вопрос, которого я не расслышала. Локти он поставил на стол и настойчиво смотрел на меня.

– Прошу прощения?

– Война. Я спрашивал вас о войне. Вы были тогда в Англии?

– А… нет, не была. Я покинула ее в 1938 году после гибели моих родителей. И тогда я переехала жить к Констанце.

– Вы возвращались?

– Не к себе домой. Порой мы бывали в Лондоне. Не очень часто. Констанца предпочитает Италию и Францию.

– А вы, что вы предпочитаете?

– Толком и не знаю. Мне нравится Венеция. Люблю Францию. Обычно мы едем в Ниццу или Монте-Карло. Было местечко, в котором как-то мы останавливались, очень маленькое, рыбачья деревушка под Тулоном. У Констанцы есть там дом. Вот там мне нравится больше всего. Я привыкла гулять по рынку на открытом воздухе. Бродить по пляжу. Смотреть на рыбаков. Там можно оставаться в одиночестве. Я…

– Да?

– О, это не очень интересно. Обыкновенное место. Долго мы там не оставались. Констанца считала, что там скучно, так что…

– Вы тоже так считали?

– Нет, я так не считала. – Я отвела взгляд. – Но как бы там ни было… Мы уезжали. Мы… ехали в Германию. Я хотела побывать там, и Констанца знала это…

– В Германию? – Это, похоже, заинтересовало его. – Почему вы хотели там оказаться?

– Ну… Смерть моих родителей. Несчастный случай. Я не сомневаюсь, Роза должна была вам рассказывать о нем.

– Да. – Он помедлил. – Не сомневаюсь, что она рассказывала.

– Он так и остался необъяснимым, понимаете? Я хотела надеяться, что в Берлине сохранились какие-то записи об этой истории…

– И у вас не получилось?

Мягкость его голоса удивила меня. Я никогда раньше не говорила об этом мрачном путешествии и теперь пожалела о своей откровенности. Его сочувствие могло скорее, чем равнодушие, вызвать у меня слезы. Я быстро отвела глаза.

– Нет. Не получилось, – продолжила я сухим голосом. – Записи исчезли – если они вообще имелись. Получилась дурость. Констанца предупреждала меня, и я должна была бы послушать ее. Отчеты совершенно не важны… – Я остановилась. И сказала четким вежливым голосом: – А вы когда-нибудь были там? Вы посещали Германию?

Наступило молчание. Его лицо окаменело.

– Посещал ли я Германию? Нет. – Он отпрянул от меня при этих словах. Голос его прервался. Секунду назад его рука лежала на столе очень близко к моей. Нас разделяло всего несколько дюймов. Он резко отдернул руку. Он начал озираться в поисках официанта. Видно было, что я его как-то оскорбила. Как ни глупо, я попыталась получить прощение.

– Я просто подумала… может, вы проезжали. После войны. С Розой или с вашим отцом. Я знаю, Роза однажды говорила…

– Трудно представить. Вы же знаете, что мой отец был евреем. И если вы задумаетесь над этим, не сомневаюсь, сможете понять: увеселительная прогулка по послевоенной Германии не была в списке его предпочтений.

Я густо покраснела. Френк Джерард встал и уплатил по счету. В нем не было ни следа, что он сожалеет об этом выговоре или о тоне, с каким он был сделан. Более того, казалось, что он старается как можно быстрее избавиться от моего общества. Выйдя из ресторанчика, мы двинулись быстрым шагом. Я поспешила сказать, что должна присоединиться к компании Констанцы; он же ответил, что ему необходимо вернуться в свою гостиницу.

Рядом с баром «Гарри» был причал для речных такси. Френк взялся меня проводить. Униженная и смущенная, я не нашла в себе сил возразить. Мы шли в молчании. В конце улицы, которая вела к бару, он остановился.

На расстоянии я видела фигуры Констанцы и ее спутников, стоявших спиной к нам. Конрад Виккерс о чем-то разглагольствовал и жестикулировал; Констанца смеялась; близнецы Дайнем с ленивой живописностью прислонились к стене. Розы с ними не было. Пока мы стояли здесь, до нас донеслись обрывки слов Конрада Виккерса.

Меня сразу же охватило ужасное ощущение, что он обсуждал Розу.

– Тринадцатый дом, – услышали мы. – Скажи мне, дорогая, как ты можешь все это выносить? А это платье! Словно большой красный почтовый ящик. Передвижной. Ходячий. Ужасно! Похоже, ты сказала, что она вдова? Она не может быть вдовой. Она веселая вдова – вот кто она такая.

Я попыталась отойти, чтобы мы оба оказались вне пределов его голоса, но не подлежало сомнению, что Френк Джерард услышал оценку своей матери. Он сделал несколько шагов и резко повернулся с жестким, напряженным лицом.

– Сказать вам, почему она носит такое платье? Это красное платье? – У него был сдавленный от гнева голос. – Сегодня годовщина ее свадьбы. Красный был любимым цветом Макса. Поэтому сегодня она и надела красное платье…

– Я понимаю. Прошу вас…

– Понимаете?

– Конечно.

– Вы уверены? – сарказм был безошибочен. – Кроме того, этот человек ведь ваш приятель, не так ли? Конрад Виккерс. И близнецы Ван Дайнем. Ваши обычные спутники в поездках. Ваши близкие друзья…

– Порой я в самом деле путешествую с ними, но на деле они друзья Констанцы. То есть…

– Бобси Ван Дайнем – приятель вашей крестной матери? – Слово «приятель» звучало оскорбительно. Я не знаю, имел ли он в виду отношения Бобси с моей крестной матерью или со мной?

– Нет, не совсем. Он и мой приятель. И я знаю Конрада с детских лет. Он порой позволяет себе преувеличения, но…

– Преувеличения? Ах, да. И к тому же злобные.

– Он прекрасный фотограф, Френк…

Я остановилась. Я призналась себе – в первый раз! – что Виккерс, мастерство которого Констанца постоянно воспевала, был человеком, который мне решительно не нравился. Я могла это сказать, но сдержалась. Я испытывала искушение отделить себя от Виккерса, но это было бы дешевкой. Кроме того, я понимала, что это бессмысленно, ибо по выражению лица Френка Джерарда было видно, что, по его мнению, мы с Виккерсом одним миром мазаны.

Он смотрел в пространство улицы, сжав руки в кулаки, и скулы его были покрыты гневным густым румянцем. На мгновение я испугалась, что он сейчас двинется по улице, столкнется с Виккерсом и даже, возможно, ударит его. Но с выражением омерзения он лишь гневно пожал плечами.

Теперь-то я знала, что его реакция была гораздо более сложной, чем мне тогда показалось, что тут было место и ревности и что его гнев был направлен не только против Виккерса. Тогда я этого не понимала. Смущенная и растерянная, чувствуя, как я теряю что-то важное, чего я еще не могла определить, я сделала шаг вперед. Я назвала его по имени. Кажется, я отдернула руку. Речное такси приближалось. Френк Джерард повернулся ко мне.