Сёгун - Джеймс Клавелл

– Хана-тян!

– Да, мама-сама? – Ребенок бегом кинулся к ней. Всего шести лет от роду, большие карие глаза, длинные красивые волосы, новое кимоно из ярко-красного шелка. Гёко купила девчушку два дня назад при посредничестве местного торговца детьми и Муры.

– Как тебе нравится твое новое имя, детка?

– О, очень-очень нравится. Я рада, мама-сама!

Имя означало Маленький Цветок. Гёко придумала его в самый первый день. «Я теперь буду твоей матерью», – добродушно, но твердо сказала она девочке, когда расплатилась за нее и вступила в права собственности, удивляясь, как такая красавица уродилась у грубой рыбачки, этой толстухи, жены Тамадзаки. После четырех дней ожесточенного торга она заплатила кобан за то, чтобы девочка оставалась у нее в услужении, пока не достигнет двадцати лет. На эти деньги семья Тамадзаки могла кормиться два года.

– Принеси мне зеленого чая, гребень и немного ароматных чайных листьев, чтобы отбить запах саке.

– Да, мама-сама. – Ребенок, не глядя, почти не дыша, бросился бежать, чтобы угодить хозяйке, и запутался в тончайших юбках Кику, стоящей у дверей.

– О-хо-хо, извините-е-е…

– Ты должна быть осторожней, Хана-тян.

– Извините, извините, старшая сестрица. – Хана-тян чуть не расплакалась.

– Почему ты так печальна, Маленький Цветок? Ну-ну, – проворковала Кику, заботливо вытирая ей слезы. – В этом доме мы отбросили всю печаль. Помни: мы, принадлежащие «миру ив», никогда не грустим, дитя. Зачем нам это? Грусть всегда ходит рука об руку со слезами. Наша обязанность – радовать и быть веселыми. Бегай, дитя, но осторожно, осторожно, будь грациозной! – Кику повертелась перед пожилой женщиной. – Нравится, хозяйка?

Блэкторн посмотрел на нее и пробормотал:

– Аллилуйя!

– Это Кику-сан, – церемонно представила Марико, довольная реакцией Блэкторна.

Девушка вошла в комнату, шурша шелками, встала на колени и поклонилась, сказав что-то, чего Блэкторн не понял.

– Она говорит, что вам здесь рады, что вы оказали честь этому дому.

– Домо, – ответил он.

– До итасимаситэ (не за что). Саке, Андзин-сан? – предложила Кику.

– Хай, домо.

Он следил за тем, как ее изумительные руки безошибочно нашли бутылочку, проверили, достаточно ли та подогрета, потом наполнили чашку, которую он протянул ей, как показывала Марико, причем сделал это с легкостью, удивившей его самого…

– Обещаете вести себя как японец, да? – спросила Марико, когда они вышли из крепости и она села в паланкин, а он зашагал рядом вниз по дороге, которая вела к деревне и площади перед морем. Впереди и позади носилок шествовали факельщики, а в качестве почетной стражи с ними отправились десять самураев.

– Постараюсь, – пообещал Блэкторн. – А что я должен делать?

– Во-первых, забудьте, что должны что-то делать. Помните только, что эта ваша ночь, затеянная единственно для вашего удовольствия.

«Сегодня лучший день в моей жизни, – думал он. – А вечер – что за вечер будет сегодня?» Возбужденный вызовом, он решил примерить на себя роль настоящего японца, вкушать наслаждения и не смущаться.

– А сколько… сколько это стоит? – осведомился он.

– Это вопрос чужеземца, Андзин-сан, – укорила она. – Какая разница? Фудзико-сан согласилась, что цена справедлива.

Он видел Фудзико перед уходом. Лекарь посетил ее, сделал перевязку и дал целебных трав. Она гордилась оказанными Блэкторну почестями и новым наделом, весело щебетала, не показывая боли, порадовалась, что он идет в чайный домик. Конечно, Марико-сан посоветовалась с ней, уверила капитана Фудзико, все оговорила. Такая любезность с ее стороны! Она сожалеет, что из-за ожогов не могла сама обо всем договориться. Он пожал Фудзико руку, довольный ею. Она поблагодарила его, извинилась еще раз и отпустила, выразив надежду, что он проведет замечательный вечер.

Гёко и ее служанка церемонно встретили важных гостей у ворот чайного домика, чтобы поприветствовать.

– Это Гёко-сан, она здесь мама-сан.

– Я так польщена, Андзин-сан, так польщена!

– Мама-сан? Вы имеете в виду «мама»? Мать? У нас, в Англии, это так же называется, Марико-сан. Мама, мамочка, мать.

– Да почти одно и то же, но, простите, мама-сан означает «мачеха» или «приемная мать», Андзин-сан. Родная мать – хаха-сан или оба-сан.

Гёко извинилась и убежала. Блэкторн улыбнулся Марико. Она была похожа на ребенка, жадно разглядывающего что-то новое.

– Ох, Андзин-сан, я всегда мечтала посмотреть изнутри одно из таких мест. Мужчинам везет! Разве здесь не красиво? Разве не изумительно? Даже в такой маленькой деревушке? Гёко-сан должна была все это оговорить с плотниками. Поглядите, какое здесь дерево! О, вы были так добры, что позволили мне пойти с вами. У меня никогда не будет другой такой возможности… Посмотрите на цветы! Как искусно составлен букет! Чудо… Выгляните в сад!

Блэкторн радовался и сожалел, что в комнате вертится служанка и сёдзи открыты. Даже здесь, в чайном домике, Марико подвергала себя опасности, оставаясь в одной комнате с ним.

– Ты красивая, – сказал он по-латыни.

– И ты. – Ее лицо светилось. – Я очень горжусь тобой, адмирал! И Фудзико… О, она была так горда, что едва смогла остаться на месте!

– Ее ожоги, видимо, очень опасны.

– Не беспокойся. Лекари тут опытные, а она молодая, сильная и жизнестойкая. Сегодня вечером выбрось все из головы! Никаких больше вопросов об Исидо или Икаве Дзикю, битвах, паролях, наделах и кораблях. Сегодня вечером никаких забот – тебя ждут только чудеса.

– Для меня чудо – это ты.

Она стала обмахиваться веером, налила саке в чашки и ничего не сказала. Он наблюдал за ней молча, потом оба одновременно улыбнулись.

– Раз уж мы здесь не одни, стоит помнить об осторожности: языки у людей длинные. Но я так счастлива за тебя! – призналась она.

– Послушай, а о какой другой причине ты говорила? Ты сказала, есть еще причина, чтобы я пришел сюда сегодня вечером.

– Ах да, другая причина! – (Его окутал знакомый запах духов.) – У нас есть древний обычай, Андзин-сан. Когда женщина принадлежит одному, а думает о другом и хочет дать ему то, что запрещено давать, она ищет себе замену – подарок – самую лучшую куртизанку, которую может нанять.

– Ты сказала «думает» – это значит «любит»?

– Да. Но только на этот вечер.

– Ты…

– Я, Андзин-сан.

– Почему ты сказала об этом только сегодня вечером, Марико? Почему не раньше?

– Сегодня волшебная ночь, и ками явились к нам. Я хочу тебя.

В дверях появилась Кику.

– …Аллилуйя!

Ее поприветствовали и налили саке.

– Как мне сказать, что госпожа очень красива?

Марико объяснила ему, и он повторил незнакомые слова. Девушка весело засмеялась, принимая комплимент, и ответила на него.

– Кику-сан спрашивает, не желаете ли вы, чтобы она спела или станцевала для вас?

– А ты… Что предпочитаешь ты?

– Эта госпожа здесь для твоего удовольствия, самурай, не для моего.

– А ты? Ты здесь также для моего удовольствия?

– Да, некоторым образом, конфиденциально.

– Тогда, пожалуйста, попроси ее спеть.

Кику тихонько хлопнула в ладоши, и Ако принесла сямисэн, напоминающий трехструнную гитару, и подала Кику плектр из слоновой кости.

Кику объявила:

– Госпожа Тода, пожалуйста, скажите нашему почетному гостю, что сначала я спою «Песню стрекозы».

– Кику-сан, я почту за честь, если сегодня вечером вы будете звать меня Марико-сан.

– Вы слишком добры ко мне, госпожа. Пожалуйста, извините меня. Мне не следовало быть такой невежливой.

– Пожалуйста!

– Я постараюсь, если вам будет приятно, хотя… – Ее улыбка был прелестна. – Благодарю вас, Марико-сама.

Она тронула струну. С того мгновения, как гости прошли в ворота чайного домика, все ее чувства обострились. Она тайком следила за ними и когда они беседовали с Гёко-сан, и когда остались одни, думая, как можно угодить ему или поразить госпожу Тода.

Она оказалась не готова к тому, что скоро сделалось очевидным: Андзин-сан явно желал госпожу Тода, хотя и скрывал это, как делал бы любой цивилизованный человек. Не было ничего удивительного в том, что чужеземец пленился госпожой Тода, необыкновенно красивой и утонченной дамой, которая, что еще важнее, одна могла свободно разговаривать с ним. Что удивило Кику, так это то, что госпожа Тода желала его так же, если не больше.

«Чужеземец – самурай, госпожа тоже самурай, дочь родовитого военачальника и убийцы Акэти Дзинсая, жена господина Бунтаро! Э-э-э! Бедные мои! Как печально… Конечно, это закончится трагедией».

Кику почувствовала, что готова заплакать при мысли о горести жизни, ее тяготах.

«О, как бы я хотела родиться самураем, а не крестьянкой, чтобы стать хотя бы наложницей Оми-сама, а не просто игрушкой. Я бы с радостью отдала за это надежду на новое воплощение.