Пустующий трон - Кен Лю

Льуку с хищной улыбкой бросился вперед и пнул каменный валик, полетевший к островам Дара с силой штормовой волны.

Зрители удивленно и разгневанно закричали. Гин обернулась и увидела, что происходит. Словно стремительный крубен, она прыгнула наперерез валику.

Маршал Мадзоти упала, и валик, будучи гораздо толще женщины, прокатился по ее телу, замедлился и остановился.

Раздавленная Гин лежала неподвижно.

Но острова за ее спиной остались целы и невредимы.

По толпе зрителей пролетел дружный вздох. Кое-кто даже всплакнул. Тенрьо расхохотался, осыпаемый всеобщими проклятиями. Он указал на затянутое воображаемым дымом небо; затем себе под ноги, на море, затопившее землю; и, наконец, на каменную громаду, раздавившую Гин, – не железную и не стальную. Он провоцировал зрителей оскорбительными жестами. Даже боги Дара не спасли Гин Мадзоти. Выходит, боги Дара недостаточно могущественны!

Перешагнув через каменный валик и неподвижное тело маршала, он двинулся к Островам, словно колосс, собираясь стереть их в порошок и показать народу Дара, кто теперь их повелитель. Он намеревался уничтожить всю красоту и вообще все живое.

Гин собрала последние силы и воздела руку к небу. Разжав кулак, она выпустила в небеса крошечную ракету. Зрители завороженно смотрели вверх.

Ракета достигла высшей точки полета и помчалась обратно к земле, к ничего не подозревающему Тенрьо, и взорвалась у него над головой, окутав искрящейся вуалью.

Тенрьо рухнул, содрогаясь в конвульсиях, словно пораженный молнией. Он изрыгал что-то нечленораздельное, брыкался и махал руками, будто отбиваясь от призраков, пока не затих.

Теперь маршал и пэкьу оба лежали бездыханные.

Но острова Дара были спасены.

Толпа разразилась громовыми аплодисментами. Все больше и больше людей утирали слезы.

Пока аплодисменты и восторженные крики продолжались, а актеры кланялись зрителям, Кинри не знал, что и думать. Часть слов лицедеев пролетала мимо его ушей.

– Мы странствующие артисты Мота Кифи и Арона Тарэ… дамы и господа, что позволили нам продемонстрировать деяния героев и злодеев… многие ветераны войны влачат жалкое существование…

Кинри впервые увидел эту историю с точки зрения местных, и сейчас его одолевали смешанные чувства: удивление, отвращение, гнев, ненависть и толика сомнений.

Для него самого Тенрьо всегда был воплощением добродетели: бесстрашный, хитроумный, твердо намеренный избавить Дара от власти злобных Рагина и Джиа. Он со своими воинами вдоволь настрадался от рук гнусных генералов Дара, прежде чем завоевать поддержку богов и местных жителей. Да, в Укьу-Тааса до сих пор время от времени объявлялись изменники и повстанцы – как правило, то были запутавшиеся коренные жители, которые не ценили свободу, принесенную льуку, и образ жизни, отвязанный от копания в земле, – но со временем все должны были принять истину.

Однако в этой пьесе Тенрьо был злодеем, этакой невразумительной, нескладной силой разрушения и хаоса. Гин Мадзоти, напротив, выглядела идеальной героиней, воплощением народной борьбы с поработителями. Вопиющая предвзятость такого представления возмущала и злила Кинри.

Ему снова вспомнились загадочные речи мастера Надзу Тей об истине. Он был уверен, что его наставница ошибается, что ей просто-напросто задурили голову бунтовщики и предатели. Случившееся в Киго-Йезу было ужасно, но это лишь исключение, преступление, которое совершила лично Кутанрово Ага, не разделяющая убеждений Тенрьо и Танванаки. На деле льуку добрее, благороднее и свободнее жителей Дара.

Однако, пожив некоторое время в Дара, юноша заметил, что его народ имеет мало общего с трусливыми и самовлюбленными дара-рааки, о которых рассказывали в Укьу-Тааса. Управляющий «Великолепной вазы» без раздумий взял его на работу – так степное племя могло принять в свои ряды бродячего кулека. Он подружился с Мати и Лодан, и они оказались столь же верными и заботливыми, как Воку Фирна и учительница Надзу Тей. Как теперь он мог быть уверен, что в прежних историях не содержится другой лжи?

Но не успел юноша обдумать все вопросы, как в толпе раздался тревожный крик.

– Тацзу, ну и зачем ты это сделал?

– Тацзу, ты что, спятил?

– Минуточку! С чего вы взяли, что это я? Я же все время стоял рядом с вами и спорил по поводу пьесы!

– Братья и сестры, это сделал я. Я ведь повелеваю птицами.

– Киджи?!

– Но зачем?

– Руфидзо, ты прислал к берегам Дара дикое семя. Тутутика, ты выдернула из панской теплицы благородный цветок. Пожалуй, пришло время окрасить их жизнь новыми красками. Тацзу назвал нас скучными? Пусть убедится, что это не так.

Чижик Зузу в недоумении поглядывал на дверцу своей клетки. Защелка была открыта, но никто не кормил его и не менял перинку. Он рассеянно клюнул дверцу, и та распахнулась.

Его сердечко заколотилось от волнения. Прежде он не делал ничего подобного.

Спустя миг чижик оказался снаружи, накручивая круги над толпой. Удивленные визги, понесшиеся ему вслед, напоминали трели двух невиданных птиц. Зузу и подумать не мог, что хозяйка с горничной способны на столь изощренное вокальное исполнение.

Он мчался по ветру, наслаждаясь свободой полета. Впервые в жизни Зузу покинул клетку, и радость опьяняла его; он весело пел, желая поделиться этой радостью со всеми. Слишком поздно он обнаружил, что мчится прямиком к морде гигантской твари с растопыренными ноздрями. Зузу отчаянно забил крыльями, чтобы избежать столкновения, но не сумел, ударившись прямо в мокрый мягкий нос неведомого существа. Два глаза, огромных, как блюдца, на которых Зузу подавали пищу и воду, скосились на него. Миг спустя огромное чудище удивленно фыркнуло и подскочило в воздух.

«Неужели оно тоже взлетит? Но где его крылья?» – подумал Зузу с любопытством и восторгом, переполнившими его крошечный птичий мозг.

Фара все еще находилась под впечатлением от любительского спектакля. Официальные документы, повествующие о жизни Гин Мадзоти, были сухими, стерильными и неполными, как набросок картины, многократно стертый и перерисованный, чтобы приобрести хотя бы отдаленное сходство с натурой.

Но этот спектакль!

Хотя сюжет весьма вольно обходился с фактами, язык был груб, а драматургия недостаточно изысканна, исполнение получилось весьма сильным, а искренняя актерская игра едва не заставила принцессу прослезиться.

«Почему придворный театр не ставит пьес о подвигах маршала? Почему в столице я ни разу не видела народной оперы о войне с льуку?»

Задумавшись, Фара не успела среагировать, когда ее верный скакун вдруг возомнил себя попавшей в шторм баркой. Лошадь принялась скакать, брыкаться и неистово ржать, из-за чего все вокруг Фары слилось в смутное пятно. Девушка отчаянно пыталась удержаться в седле и изо всех сил вцепилась в поводья.

Ничего больше она поделать не могла.

Кинри увидел, как поднялись высоко в воздух подкованные копыта, как ошарашенная девушка упирается, чтобы не выпасть из