Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай

Робб: «Вы испытывали колебания?»

Оппенгеймер: «А кто их не испытывал? Я не знаю ни одного человека, не испытывавшего колебаний по этому поводу».

Через некоторое время Робб представил письмо, написанное Оппенгеймером Джеймсу Конанту и датированное 21 октября 1949 года. Этот документ был изъят ФБР из личного архива Оппенгеймера в декабре предыдущего года. Адресованное «дяде Джиму», письмо сетовало, что «за работу взялись два опытных лоббиста, Эрнест Лоуренс и Эдвард Теллер», агитирующие за создание водородной бомбы. После сердитой перепалки Робб спросил Оппенгеймера: «Согласитесь, доктор, что ваши отзывы о докторе Лоуренсе и докторе Теллере… несколько пренебрежительны?»

Оппенгеймер: «Доктор Лоуренс приезжал в Вашингтон. Он даже не вступил в контакт с комиссией, а прямиком отправился на аудиенцию с членами комитета конгресса и военного истеблишмента. Мне кажется, такое поведение заслуживает пренебрежительного отношения».

Робб: «То есть вы признаете, что ваши отзывы в письме об этих людях были пренебрежительными?»

Оппенгеймер: «Нет. Как пиарщики они заслуживают всяческого уважения. Я не думаю, что оценил их по достоинству».

Робб: «Слово “пиарщики” было использовано вами в оскорбительном смысле?»

Оппенгеймер: «Я не понимаю, о чем вы».

Робб: «Когда вы сегодня так называете Лоуренса и Теллера, вы намеренно отзываетесь о них негативно?»

Оппенгеймер: «Нет».

Робб: «То есть вы считаете, что их усилия по продвижению проекта заслуживают восхищения?»

Оппенгеймер: «Я считаю, что они проделали восхитительную работу».

* * *

К пятнице всем в зале было понятно, что Робб и Оппенгеймер ненавидят друг друга. «У меня сложилось впечатление, — вспоминал Робб, — что я имею дело с разумом в чистом виде, холодным, как рыба, я никогда не видел столько льда во взгляде человека». Оппенгеймер, в свою очередь, не питал к Роббу иных чувств, кроме омерзения. Во время короткого перерыва они случайно оказались рядом, как вдруг Роберта одолел приступ хронического кашля. В ответ на высказанное Роббом участие Оппенгеймер сердито оборвал его и сказал что-то такое, отчего Робб немедленно развернулся и ушел.

В конце каждого дня Робб и Стросс без свидетелей подводили итоги. Исход дела не вызывал у них сомнений. Стросс сообщил агенту ФБР о своей убежденности в том, что «ввиду полученных на данный момент показаний комиссия не видит иной возможности, кроме как рекомендовать отмену секретного доступа Оппенгеймера».

Адвокаты Оппенгеймера предчувствовали тот же результат. Чтобы избежать вопросов журналистов, Оппенгеймер ночевал в джорджтаунском доме Рэндольфа Пола, партнера Гаррисона по юридической фирме. Журналисты целую неделю не могли обнаружить его убежища, зато агенты ФБР наблюдали за домом и докладывали, что Оппенгеймер до поздней ночи расхаживает по комнате.

Каждый вечер Гаррисон и Маркс проводили в доме Пола по нескольку часов, отрабатывая тактику защиты на следующий день. «Нам хватало энергии только на подготовку, — жаловался Гаррисон, — мы слишком уставали, чтобы заниматься аутопсией. Естественно, нервы Роберта были расшатаны до предела. Нервы Китти тоже, но с Робертом дело обстояло хуже».

Пол внимал отчетам Оппенгеймеров о каждом дне слушания с растущим предчувствием беды. Происходящее скорее было похоже на судебный процесс, чем административную процедуру. Поэтому вечером 18 апреля, на пасхальные праздники, Пол для консультации пригласил к себе домой Гаррисона, Маркса и Джо Вольпе. Когда подали напитки, Оппенгеймер сказал бывшему главному юрисконсульту КАЭ: «Джо, я хотел бы, чтобы эти ребята рассказали вам, что творится на слушании». В течение следующего часа Вольпе с растущим негодованием выслушивал рассказ Маркса и Гаррисона о враждебном поведении Робба и атмосфере, царящей на ежедневных допросах. Наконец Вольпе повернулся к Оппенгеймеру и сказал: «Роберт, скажите им, путь катятся ко всем чертям, бросьте, не продолжайте, вы ни за что не выиграете это дело».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Оппенгеймер слышал такой совет не впервые, то же самое раньше говорили Эйнштейн и другие люди. Однако на этот раз совет давал опытный юрист, составлявший правила проведения дисциплинарных слушаний КАЭ и считавший, что дух и буква этих правил попирались самым возмутительным образом. Но даже после этого Оппенгеймер решил, что у него нет иного выхода, кроме как довести процесс до конца. Он отреагировал стоически и в то же время пассивно — как в то время, когда еще мальчишкой его заперли в леднике летнего лагеря.

Глава тридцать шестая. «Проявление истерии»

Я очень обеспокоен — и полагаю, что вы тоже, — делом Оппенгеймера. Мне кажется, с таким же успехом можно было бы расследовать угрозу безопасности со стороны Ньютона или Галилея.

Джон Дж. Макклой президенту Дуайту Д. Эйзенхауэру

Когда Оппенгеймеру в пятницу наконец разрешили покинуть роковой стул, Гаррисон смог выставить более двух дюжин свидетелей защиты, готовых поручиться за положительный характер и благонадежность Роберта. В их число входили Ханс Бете, Джордж Кеннан, Джон Дж. Макклой, Гордон Дин, Ванневар Буш, Джеймс Конант и другие видные деятели науки, политики и бизнеса. Одной из наиболее любопытных фигур был Джон Лансдейл, бывший начальник службы безопасности Манхэттенского проекта и нынешний совладелец юридической фирмы из Кливленда. То, что главный сотрудник службы безопасности Лос-Аламоса выступал свидетелем защиты, должно было произвести существенное впечатление на членов комиссии. К тому же в отличие от Оппенгеймера Лансдейл прекрасно знал, как противостоять агрессивной тактике Робба. Под перекрестным опросом Лансдейл заявил, что «твердо» считает Оппенгеймера лояльным гражданином. И добавил: «Меня крайне расстраивает нынешняя истерия, проявлением которой, похоже, является это слушание».

Такого Робб не мог стерпеть и спросил: «Вы считаете это слушание проявлением истерии?»

Лансдейл: «Я считаю…»

Робб: «Да или нет?»

Лансдейл: «Я не стану отвечать на этот вопрос «да» или «нет». Если вы настаиваете… если вы позволите мне продолжить, я буду рад ответить на ваш вопрос».

Робб: «Хорошо».

Лансдейл: «Я считаю нынешнюю истерию, связанную с коммунизмом, чрезвычайно опасным делом». Он объяснил, что в 1943 году, рассматривая заявку на предоставление секретного допуска Оппенгеймеру, столкнулся с деликатным вопросом, призывать ли на военную службу известных коммунистов, добровольцами воевавших с фашистами на стороне испанских республиканцев. За то, что он «осмелился остановить призыв» пятнадцати или двадцати таких коммунистов, начальство «смешало его с грязью». Белый дом отменил принятые им решения. Лансдейл обвинил миссис Рузвельт «и ее окружение в Белом доме» в создании атмосферы, в которой коммунистов начали призывать на службу в армии офицерами.

Задекларировав таким образом свои антикоммунистические убеждения, Лансдейл заявил: «Сегодня маятник до отказа отклонился в другую и, на мой взгляд, не менее опасную сторону. <…> Итак, считаю ли я это слушание проявлением истерии? Нет. Я думаю, что столько сомнений и столько… другими словами, я думаю, проявлением истерии является отношение к связям, существовавшим в 1940 году, на том же уровне серьезности, что и отношение к сегодняшним связям».

Джон Дж. Макклой, председатель правления «Чейз Манхэттен банк» поддержал показания Лансдейла. Макклой входил в узкий «кухонный кабинет» Эйзенхауэра, являлся председателем Совета по международным отношениям, а также был членом правления Фонда Форда и полдюжины самых богатых корпораций Америки. Прочитав утром 13 апреля 1954 года статью Рестона о деле Оппенгеймера, Макклой счел ее чрезвычайно «тревожной». «Мне не было никакого дела до того, что он спал с любовницей-коммунисткой», — позже заметил он.