Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай

На вопрос Робба, помнит ли он, как говорил это Пашу, Оппенгеймер ответил, что определенно не помнит подобного высказывания. «Вы отрицаете, что говорили это?» — уточнил Робб. Понимая, что у Робба есть расшифровка разговора, Оппенгеймер ответил «нет».

Робб театрально объявил: «Доктор, к вашему сведению, у нас имеется запись вашего голоса».

«Понятно», — ответил Оппенгеймер и добавил, что вполне уверен — Шевалье, рассказывая об идее Элтентона, не упоминал кого-либо из советского консульства. Увы, он действительно высказывал такую подробность в беседе с полковником Пашем и упоминал выход на «нескольких» ученых.

Робб: «То есть вы конкретно говорили ему о контактах с несколькими людьми?»

Оппенгеймер: «Правильно».

Робб: «А теперь вы говорите, что лгали?»

Оппенгеймер: «Правильно».

Робб продолжил зачитывать расшифровку беседы 1943 года: «Разумеется, сказал Оппенгеймер Пашу, так как подобные контакты не санкционированы, то это, по сути, означает измену».

«Вы это говорили?» — спросил Робб.

Оппенгеймер: «Говорил. То есть я не помню всю беседу, но я не отказываюсь от своих слов».

Робб: «И вы посчитали такие действия изменой, не так ли?»

Оппенгеймер: «Так».

Робб процитировал еще один отрывок: «Однако изменой этот подход не являлся. По сути, он означал то же самое, что более или менее считалось государственной политикой. Предложение было высказано в том смысле, что нельзя ли устроить встречу с работником посольства, приданным консульству, на кого можно положиться и который умел делать микрофильмы и неизвестно что еще».

«Вы говорили полковнику Пашу, — спросил Робб, — что при вас шла речь о микрофильмах?»

Оппенгеймер: «Это очевидно».

Робб: «Вы сказали правду?»

Оппенгеймер: «Нет».

Робб: «После этого Паш спросил вас: “Ну, теперь складывается немного более стройная картина. Эти люди, которых вы упоминали, те двое, что сейчас с вами [в Лос-Аламосе]. Элтентон сам на них выходил?” Вы ответили: “Нет”. Паш уточнил: “Через других лиц?” Оппенгеймер ответил: “Да”».

«Другими словами, — подытожил Робб, — вы сказали Пашу, что контакты с другими устанавливал Икс [Шевалье], не так ли?»

Оппенгеймер: «Похоже на то».

Робб: «Вы сказали неправду?»

Оппенгеймер: «Да. Все это было чистой воды выдумкой за исключением одного имени — Элтентона».

Когда его клиент уже не знал, куда деваться, Гаррисон наконец вмешался в тягостный допрос и спросил у Грея: «Господин председатель, позвольте высказать короткую просьбу?»

Грей: «Говорите».

Гаррисон вежливо спросил, «позволяют ли правила такого рода процедуры, когда обвинитель зачитывает письменный документ, снабдить нас копией этого документа, пока он его читает. Для заседаний суда это, разумеется, является общепринятым правилом…»

Посовещавшись, Грей и Робб согласились, что в конце дня начальник секретной части мог бы рассмотреть предоставление документа, выдержки из которого к тому времени уже была зачитана Роббом под протокол.

Просьба Гаррисона сильно запоздала и была чересчур угодливой, а потому не помогла освободить клиента из ловушки, которую ему приготовил Робб.

Вскоре Робб с явным наслаждением вернулся к чтению вслух записи разговора Оппенгеймера и Паша.

Робб: «Доктор Оппенгеймер, вам не кажется, что ваша выдуманная история содержала большое количество конкретных подробностей?»

Оппенгеймер: «Я согласен».

Робб: «Если это была история про белого бычка, как вы говорите, почему вы приводили столь конкретные подробности?»

Оппенгеймер: «Боюсь, что все это — чистый идиотизм. Боюсь, я не смогу объяснить, зачем я упоминал консула, микрофильм, откуда я взял трех сотрудников проекта и почему двое из них якобы были в Лос-Аламосе. Все это теперь кажется мне полной фикцией».

Робб: «Вы согласитесь, не так ли, сэр, что будь история, рассказанная вами полковнику Пашу, правдой, то мистеру Шевалье не поздоровилось бы?»

Оппенгеймер: «Да, сэр. Как и всем в ней замешанным».

Робб: «Включая вас?»

Оппенгеймер: «Включая меня».

Робб: «Будет ли правильным сделать вывод, доктор Оппенгеймер, что, согласно вашим теперешним показаниям, вы не просто однажды солгали полковнику Пашу, но нагородили целый огород лжи?»

Загнанный в угол и, вероятно, потерявший присутствие духа Оппенгеймер необдуманно ответил «да».

Неумолимый допрос прижал Роберта к стене. Он не помнил содержания беседы с Пашем настолько хорошо, чтобы адекватно отвечать на вопросы Робба, поэтому согласился с выборочным цитированием документа своим истязателем. Будь Гаррисон опытным судебным адвокатом, он бы сразу запретил клиенту отвечать на вопросы о беседе с Пашем, пока не получит возможность ознакомиться с ее расшифровкой, и заявил бы протест против исключительного использования этого документа для того, чтобы заманить Оппенгеймера в ловушку. Увы, Гаррисон оставил дверь широко распахнутой, и Оппенгеймеру пришлось стоически сносить все издевательства.

Но и Оппенгеймеру не стоило сдаваться с такой легкостью. Запутанная история беседы с Пашем имела гораздо более простое объяснение, чем то, с которым Робб заставил согласиться Роберта. В 1946 году Элтентон сообщил ФБР, что сотрудник русского консульства Петр Иванов предложил вступить в контакт с тремя учеными, связанными с радиационной лабораторией в Беркли, — Оппенгеймером, Эрнестом Лоуренсом и Луисом Альваресом. Элтентон был знаком только с Оппенгеймером, да и то не настолько, чтобы лично просить его поделиться информацией с русскими. Вполне допустимо, однако, что Элтентон назвал этих трех ученых Шевалье, и Шевалье передал имена Оппенгеймеру или, по крайней мере, упомянул двух других ученых, не называя их поименно.

Поэтому, перечислив Пашу все, что он знал о действиях Элтентона, Оппенгеймер сообщил и о трех ученых. Из всех версий «истории про белого бычка» эта имеет наибольший смысл и сверх того подтверждается доказательствами, содержащимися в материалах ФБР. Примечательно, что официальные историки КАЭ Ричард Г. Хьюлетт и Джек М. Холл пришли к тому же выводу: «История, рассказанная Оппенгеймером, хотя и вводила в заблуждение, была по-своему точна. К сожалению, она обернулась путаницей и искажениями».

Почему это случилось?

Самое понятное и убедительное объяснение причины, по которой Оппенгеймер представил Пашу столь путаную версию своего кухонного разговора с Шевалье, за день до окончания слушания предложил сам Оппенгеймер. Оно соответствует не только известным показательным фактам, но и характеру Оппенгеймера, в частности, его признанию Дэвиду Бому, сделанному пятью годами раньше, в «склонности совершать иррациональные поступки, когда становится невмоготу». Отвечая на вопрос председателя комиссии Грея, не говорил ли он правду Пашу и Лансдейлу в 1943 году и не прибегает ли к выдумкам об инциденте с Шевалье теперь, Оппенгеймер в письменном виде ответил:

История, которую я рассказал Пашу, неверна. Никаких трех сотрудников проекта не было. Был только один человек. Этот человек — я. Я находился в Лос-Аламосе. Других причастных в Лос-Аламосе не было. В Беркли тоже не было других причастных. <…> Я давал показания, что Шевалье не упоминал советское консульство, если мне не изменяет память. Можно допустить, что я слышал о связи Элтентона с консульством, но я могу лишь сказать, что вся подробная история и более мелкие детали, которые из меня постепенно вытянули в процессе беседы, — неправда. Мне нелегко это признать. Если вы потребуете более убедительного аргумента, почему я так поступил, помимо идиотизма, попытки объясниться вызовут лишь новые неприятности. Меня принудили к этому два или три соображения. Во-первых, я почувствовал, что должен четко заявить: если, как заметил Лансдейл, в радиационной лаборатории действительно существовали проблемы, то в этом мог быть замешан Элтентон, и это было серьезно. Приукрасил ли я историю, чтобы подчеркнуть ее серьезность, или попытался смягчить ее и не показывать, что слышал факты от Шевалье, я теперь не могу сказать. Рядом с нами никого не было, разговор длился недолго, по своей природе он был не совсем поверхностным, но я считаю, что в точности передал его тон и нежелание Шевалье связываться с этим делом.