Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай

В итоге опрос свидетеля Гаррисоном закончился тем, с чего начался, — повторением ответа на письмо с обвинениями. Оппенгеймер и его адвокаты посчитали, что они хорошо выступили. Однако, когда Робб начал перекрестный допрос, стало ясно, что он тщательно разработал тактику, нейтрализующую это хорошее впечатление. Прокорпев над материалами ФБР два месяца, Робб неплохо подготовился. «Мне говорили, что перекрестный допрос Оппенгеймера ничего не даст, — говорил потом Робб. — Что он слишком шустрый и скользкий. Тогда я сказал: “Допустим. Однако ему прежде не приходилось присутствовать на моих перекрестных допросах”. Как бы то ни было, я подготовил перекрестный допрос как можно тщательнее, со всеми подключениями и ссылками на донесения ФБР и так далее. Я предположил, что, если Оппенгеймера встряхнуть как следует с самого начала, то потом он будет сговорчивее».

Среда 14 апреля, пожалуй, стала для Оппенгеймера днем, когда он испытал наибольшее унижение в жизни. Робб вел допрос жестко и придирчиво. Столь безжалостной проработки Оппенгеймер никогда не испытывал и оказался к ней совершенно не готов. Для начала Робб заставил Оппенгеймера признать, что близкие связи с Коммунистической партией «несовместимы с работой над секретным военным проектом». Затем Робб задал вопрос о бывших членах Коммунистической партии. Уместно было бы допускать такого человека, спросил Робб, к работе над секретным военным проектом?

Оппенгеймер: «Мы говорим о сегодняшнем дне или о прошлом?»

Робб: «Давайте мы спросим вас о дне сегодняшнем, а потом перейдем к прошлому».

Оппенгеймер: «Я думаю, что дело зависит от характера и полноты разрыва с партией, от того, что собой представляет этот человек, честен ли он».

Робб: «Вы так же считали в 1941, 1942 и 1943 годах?»

Оппенгеймер: «В общем, да».

Робб: «Каким образом вы проверяете и проверяли в 1941, 1942 и 1943 годах, не представляет ли собой опасность бывший член партии?»

Оппенгеймер: «Как я сказал, я очень мало знал, кто был, а кто не был бывшим членом партии. Что касается моей жены, совершенно ясно, что она не опасна. А что касается моего брата, я уверен в его порядочности, прямоте и верности мне».

Робб: «Возьмем как пример вашего брата. Расскажите, как вы его проверяли, чтобы обрести ту уверенность, о которой говорите?»

Оппенгеймер: «Братьев не подвергают проверкам. По крайней мере, я этого не делал».

Намерения Робба были двояки: во-первых, поймать Оппенгеймера на нестыковках с письменными материалами, к которым Роберт и его адвокаты не имели доступа. Во-вторых, представить вынужденные признания Оппенгеймера таким образом, будто он управлял Лос-Аламосом по меньшей мере безответственно, а по большей мере умышленно принимал на работу коммунистов. На каждом шагу Робб стремился унизить свидетеля, нередко просто заставляя его повторять то, в чем он уже признался. «Доктор, я вижу, что на странице номер пять вашего ответа вы использовали выражение “попутчик”. Каково ваше определение попутчика, сэр?»

Оппенгеймер: «Это — неприглядное слово, которым я однажды воспользовался во время беседы с ФБР. Под ним я понимал человека, принявшего часть открытой программы Коммунистической партии, желающего сотрудничать и поддерживать связи с коммунистами, но не состоящего в партии».

Робб: «Вы полагаете, что попутчика можно допустить к секретному военному проекту?»

Оппенгеймер: «Сегодня?»

Робб: «Да, сэр».

Оппенгеймер: «Нет».

Робб: «А в 1942 и 1943 году вы тоже так считали?»

Оппенгеймер: «И тогда, и сейчас я считаю, что судить о таких вещах надо в целом — с каким человеком ты имеешь дело. Сегодня я считаю, что связь с Коммунистической партией или роль попутчика заведомо означает пособничество врагу. Во время войны я бы решал, что из себя представляет человек, что он станет и чего не станет делать. Разумеется, роль попутчика и членство в Коммунистической партии поднимали серьезные вопросы».

Робб: «А вы сами когда-либо были попутчиком?»

Оппенгеймер: «Да, я был попутчиком».

Робб: «Когда?»

Оппенгеймер: «С конца 1936-го или начала 1937 года, потом это пошло на убыль, и я бы сказал, что был попутчиком заметно меньше после 1939 года и намного меньше после 1942 года».

Готовясь к допросу, Робб просмотрел в досье ФБР множество ссылок на беседу Оппенгеймера и подполковника Бориса Паша в 1943 году. В досье говорилось, что беседа была записана. «Где находится эта запись?» — спросил Робб. ФБР вскоре предоставило грампластинки фирмы «Престо» десятилетней давности, и Робб прослушал самое первое описание Оппенгеймером инцидента с участием Шевалье. Оппенгеймер в ходе одной из бесед сказал неправду, и Робб был готов извлечь выгоду из противоречий в его показаниях. Роберт, естественно, понятия не имел о существовании записи его беседы с Пашем. Поэтому, когда речь зашла об инциденте с Шевалье, Робб владел подробностями намного лучше, чем о них мог вспомнить Оппенгеймер.

Председатель комиссии начал с напоминания о коротком собеседовании Оппенгеймера с лейтенантом Джонсоном в Беркли 25 августа 1943 года.

Оппенгеймер: «Да, верно. Я, кажется, сказал больше, и не только то, что на Элтентона следует обратить внимание».

Робб: «Да».

Оппенгеймер: «Меня спросили, почему я это говорю. И я выдумал сказку про белого бычка».

Не подав виду, что признание его удивило, Робб занялся содержанием беседы между Оппенгеймером и подполковником Пашем, которая состоялась на следующий день, 26 августа.

Робб: «Значит, вы рассказали Пашу правду?»

Оппенгеймер: «Нет».

Робб: «Вы ему солгали?»

Оппенгеймер: «Да».

Робб: «Что из сказанного Пашу было неправдой?»

Оппенгеймер: «То, что Элтентон пытался выйти на сотрудников проекта, трех сотрудников проекта, через посредников».

Несколькими минутами позже Робб спросил: «Вы сказали Пашу, что Икс [Шевалье] выходил на трех сотрудников проекта?»

Оппенгеймер: «Я не помню, говорил ли я о трех Иксах или о том, что Икс выходил на трех человек».

Робб: «Разве вы не говорили, что Икс выходил на трех человек?»

Оппенгеймер: «Возможно».

Робб: «Зачем вы это сделали, доктор?»

Оппенгеймер: «Потому что я был идиотом».

Идиотом? Почему Оппенгеймер так себя назвал? По версии Робба, Оппенгеймер находился в смятении, был загнан в угол хитрым дознавателем. После слушания Робб в интервью с репортером сгустил краски, заявив, что, произнося эти слова, Оппенгеймер «сгорбился, заламывал руки, побелел, как бумага. Мне стало не по себе. В тот вечер я сказал жене: “Я только что наблюдал самоуничтожение человека”».

Это заявление — абсурд, самореклама, раскручивающая имидж Робба как грозного обвинителя, не лишенного в то же время гуманности («стало не по себе» — вот даже как?). Оно показывает, с какой ловкостью Робб и Стросс после слушания манипулировали мнением журналистов и историков, одно время принимавших их версию событий за чистую монету. Вопреки утверждениям Робба фраза «я был идиотом» всего лишь была попыткой прояснить двусмысленность, окружавшую дело Шевалье. Оппенгеймер пытался показать, что не находит рационального объяснения своим словам о том, что Икс (Шевалье) выходил на трех сотрудников. Роберт знал и все знали, что он отнюдь не идиот. Он воспользовался обиходной фразой в самокритичной попытке завоевать расположение допрашивающего. Увы, через несколько минут он понял, что никакого снисхождения не дождется — ему противостоял враг, вознамерившийся его уничтожить.

И это было лишь начало. Оппенгеймер сознался во лжи. Теперь Робб был намерен ткнуть его носом в улики и в мучительных подробностях выставить ложь в как можно более драматическом свете. Достав расшифровку беседы Оппенгеймера с полковником Пашем от 26 августа 1943 года, Робб сказал: «Доктор, я зачитаю вам кое-какие отрывки из записи этой беседы». После чего прочитал вслух часть расшифровки бесед одиннадцатилетней давности, в которой Оппенгеймер утверждал, что в советском консульстве готовы передать информацию «без риска утечки или скандала».