Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

пороком и безнравственностью, общества помощи бедным вдовам, общества содействия развитию промышленности, в общем, общества практически для всего, что было хорошего и гуманитарного.

Некоторые из этих организаций, например многочисленные общества помощи иммигрантам, возникшие в городах, преследовали как социальные, так и гуманитарные цели. Но большинство из них были благотворительными обществами, изначально организованными патерналистски настроенной городской элитой, такой как Джон Джей, Ной Вебстер и Бенджамин Раш, чтобы справиться со всеми человеческими бедами, которые, как подсказывала им вновь проснувшаяся доброжелательная совесть, они обязаны были облегчить. Эти множащиеся общества лечили больных, помогали трудолюбивым беднякам, приютили сирот, кормили заключённых должников, строили хижины для потерпевших кораблекрушение моряков и, в случае Массачусетского гуманного общества, даже пытались реанимировать тех, кто страдал от «подвешенного состояния», то есть тех, кто, как жертвы утопления, казался мёртвым, но на самом деле таковым не был. Страх быть похороненным заживо был серьёзной проблемой в то время. Многие, подобно Вашингтону на смертном одре, просили, чтобы их тела не были немедленно захоронены на случай, если они окажутся в состоянии «подвешенной анимации».

В 1788 году доктор Раш заявил духовенству, что, каковы бы ни были их доктринальные разногласия, «вы все едины в насаждении необходимости нравственности», и «от успеха или неудачи ваших усилий в деле добродетели мы ожидаем свободы или рабства нашей страны». Это послание повторялось снова и снова на протяжении последующих десятилетий. Столкнувшись с такой огромной ответственностью за привитие нравственности, религиозные группы и другие люди откликнулись на это дело с евангельским рвением и энтузиазмом, которые выходили за рамки того, что мог себе представить Раш или кто-либо другой в 1788 году. Все священнослужители осознали, что больше не могут полагаться на обличение вины общества в иеремиадах; не могут рассчитывать на реформирование лишь «лучшей части» общества в надежде, что это увлечёт за собой остальных; не могут просто использовать правительство для создания нужного «морального эффекта». Простые люди сами должны были быть мобилизованы на борьбу за добродетель путём создания местных обществ нравственности, которые в 1812 году великий евангелический проповедник из Новой Англии Лайман Бичер назвал «дисциплинированным нравственным ополчением».

Члены среднего звена этих множащихся моральных обществ, которые поначалу часто ограничивались сельскими поселениями, полагались в основном на наблюдательность и силу местного общественного мнения. Члены, которые стремились поддержать «подавление порока», как, например, члены Морального общества округа Колумбия в Нью-Йорке в 1815 году, объединились для достижения этой цели. Они собрали «любителей добродетели всех мастей» и выступили «смелым фронтом против растущей разнузданности дня»; а затем, возведя «цитадель, из которой можно вести расширенное наблюдение», они оказали «влияние на нравственное поведение других», сначала путём дружеских уговоров, а затем, если это не помогло, подвергнув нарушителей морали «наказанию закона». Надежды были велики: «Характер, этот самый дорогой земной интерес человека, будет таким образом защищён, и тысячи людей, которые сейчас оседают в неизлечимых привычках разврата, будут возвращены к жизни с помощью этих средств».

Однако растущим и разрастающимся городам требовалось нечто большее, чем общества морали для наблюдения и запугивания людей. Им требовались новые и значительные учреждения, такие как общества помощи, больницы, бесплатные школы, тюрьмы и сберегательные кассы, чтобы улучшить характер слабых и порочных членов общества. Распространение в начале XIX века этих новых институтов в конечном итоге трансформировало, а зачастую и затмило гуманитарные общества, которые просвещённые дворяне создали сразу после революции в ответ на чувства республиканской благожелательности. Все эти новые институты стали частью расширяющегося гражданского общества.

Ко второму десятилетию XIX века цели и социальный состав этих ранних городских филантропических начинаний изменились. Обычные люди среднего достатка, обычно благочестивые приезжие из сельской местности, сменяли старых патерналистских дворян в качестве руководителей благотворительных обществ. При этом они трансформировали эмоциональные узы, связывающие их с объектами своей благотворительности, заменив благодарность моральной чистотой.

В 1780-х и 1790-х годах патриции организовывали благотворительные общества для лечения больных, помощи овдовевшим матерям, приюта сирот, питания заключённых должников или спасения утопающих из чувства христианской ответственности и патерналистского сострадания, подобающего их благородному социальному положению. Часто казалось, что их больше интересует, как их благодеяния отразятся на их собственных чувствах, чем на том, что они могут сделать для объектов их сострадания. «Как славно, как богоподобно, выступить на помощь… бедствующим», — заявил в 1793 году в своей речи двадцатичетырехлетний ДеВитт Клинтон, выпускник Колумбийского университета, новоиспечённый масон и племянник губернатора Нью-Йорка. Просвещённые заботливые дворяне, подобные Клинтону, хотели лишь «остановить слёзы печали; обезоружить страдания от их дротиков; разгладить подушку увядающего возраста; спасти от клыков порока беспомощного младенца и распространить самые живые радости на всю семью разумных, бессмертных существ». Патерналистские акты благотворительности дворян, подобных Клинтону, были бескорыстными делами сочувствия к людям, чей характер или поведение они не ожидали коренным образом изменить. Всё, чего они ожидали, — это чувства зависимости и благодарности со стороны получателей помощи.

Однако это была не та благодарность, в которой были заинтересованы или на которую рассчитывали основатели новых реформаторских институтов из среднего класса. Новые реформаторы хотели привить людям не почтение и зависимость, а «правильные моральные принципы»; они стремились изменить реальное поведение людей. Эти средние реформаторы изменили себя, часто путём напряжённых усилий по самосовершенствованию и тяжёлой работы. Почему же другие не могут сделать то же самое? Они считали, что сострадательная благотворительность патерналистски настроенных дворян не способна решить проблему бедности. Более того, в некоторых случаях, по их мнению, она усугубляла проблему; многие утверждали, например, что благотворительность без разбора для бедных только увековечивает бедность. «Не давайте людям, способным работать, чтобы заработать на жизнь», — заявлял один из критиков традиционной патерналистской благотворительности в 1807 году. «Не поддерживайте вдов, которые отказываются отдавать детей на воспитание. Не позволяйте облегчать средства к существованию тем, кто не работает, по сравнению с теми, кто работает».

Вместо того чтобы просто облегчать страдания несчастных, как это делали прежние патерналистские дворянские и благотворительные ассоциации, новые реформаторы среднего класса стремились создать учреждения, которые могли бы добраться до источников бедности, преступности и других социальных зол, главным образом путём подавления пороков — азартных игр, пьянства, нарушения субботы, сквернословия, скачек и других проявлений распутства, — которые, предположительно, были причиной этих зол. Реформаторы морали из среднего класса стремились устранить таверны и букмекерские конторы, искушавшие слабых и впечатлительных людей, и создать учреждения, такие как школы и тюрьмы реформаторского типа, которые прививали бы людям должное уважение к морали. Многие реформаторы среднего звена стали выступать против сексуальной свободы и распространения бастардизма, которые были характерны для ближайших послереволюционных десятилетий. «Проституция женщин, которая