Любава - Кай Вэрди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мор уж вроде на убыль пошел, меньше четверти выживших в поселке осталось, когда свалился с той же хворью брат Настасьи. Узнал он, что невеста его померла, так сжечь ее вместе с домом не дал, могилу выкопал да схоронил самолично. А через день и сам слег.
За ним и остальные дети полегли, а за ними и мать. Только отца с самым старшим братом да Настасью хворь не брала. Схоронили сперва младших детей, опосля и старших по одному на кладбище сносить стали. А вот когда жена его слегла с той же хворью, отца как подменили. Не отходил от постели жены ни днем, ни ночью. Поил кагором, выпрошенным у батюшки-настоятеля, холодной родниковой водой обтирал, ладаном курил над нею — все без толку, угасала жена, как свечка. На осьмой день, как слегла она, уж вовсе без сил, на коленях снес ее отец на кладбище. Еле хватило сил вырыть с сыном могилу едва-едва на метр — лишь бы захоронить. Ползком ползал, на коленях копал, вгоняя лопату в землю на пару сантиметров — на большее сил не хватало, но копал. Не мог он жену любимую, с которой уж четверть века прожил, поверх земли оставить. В опустевший, осиротевший дом чуть не ползком приползли с сыном, да слегли в жару да бреду.
Металась меж ними Настенька: то попить дать, то укрыть, то раскрыть… Да и сама не заметила, как свалилась.
Спустя время люди, что в церкву шли, батюшку-настоятеля проведать — тож заболел, бедняга, последним из священников — запах учуяли, что от хуторского дома шел. Сами-то чуть живые еще, едва ноги передвигают опосля болезни. Встали на перепутье, и думают — куда сперва-то идти? Но, рассудив, что ежели с хутора так воняет с каждым дуновением ветерка, помогать там уже некому, а потому сперва стоит батюшку навестить — авось выживет хоть один из священников? Так и сделали.
А как обратно направились, тогда уж и к хутору завернули. А там возле дома вонь — хоть святых выноси. Ну понятно, что померли все, и давно. Хотели уж дом подпалить да не мучиться — сил-то даже на одну могилу хватит ли? А их сколько надо? Да и тела таскать тоже… Да еще и разлагающиеся… В общем, никому не хотелось.
Пошли мужики за соломой да за дровами — дом обложить да поджечь, а бабы все языками чешут, судят да рядят.
— А ежели в доме кошка какая живая осталася? — вдруг выдала Марфа. — Мы ж существо живое в огонь бросим… На душу сей грех не ляжет ли?
— Верно ты говоришь, Марфинька… — задумчиво протянула Ульяна. — Нам нынче тока нового греха на душу не хватат. И так мор тока-тока отступать стал, а мы сызнова грешить? А ну как болезнь вновь вернется? Тогда точно уж все полягут.
— Надоть дом сперва проверить, а опосля уж и поджечь, — придумала Арина. — Тада уж точно знать станем, что живого там никого нету.
— Верно! — обрадовались Марфа с Ульянкой. — Да и глянуть бы неплохо, мож, и ценного тоже чего найдется… Чаво зазря деньгу-то в огне жечь? Хозяин-от не бедный, чай, был…
В общем, дождалися они мужиков и обсказали им свои соображения. Те в затылках почесали, подумали, да с бабами и согласились. Ну, кошка не кошка, а живой кто и впрямь остаться мог, тока сил нету из дома выйти. Хотя верилось в то с трудом. Но для очистки совести и успокоения собственной души проверить надобно. Да и монетки лишними не станут. Хозяин-то и верно не из бедных был, деньгу копил, чтоб сынам тож подворья поставить.
Ну, коль порешили, повздыхали, носы и рты рубахами обмотали, да пошли. Зашли, а в доме хозяин да сын его уж сколько ден мертвые лежат… Смотреть-то тошно. Стали их одеялами прикрывать, чтоб не видеть их, значит, да и вонь мож чуть поменьше станет. А одеяла-то, недолго думая, брали с кучи, что на соседней кровати лежала. Одно взяли, второе, третье… Глядь, а под кучей тряпок Настена лежит, руками себя обхватила да дрожит. Живая, значит…
Ну что делать? Достали ее из дома, обмыли, попить дали. Брата с отцом тож из дома вынесли. Этих пришлось на кладбище тащить да закапывать. Дом жечь не стали — хорош больно, мож, и достанется кому, ежели девку себе заберут? Да и Настенька помирать вроде не собиралась. Водички попила да уснула. Те, кто помереть должны были, в бреду метались, опосля в беспамятстве были. А эта, хоть огнем и горела, хоть и бредила да дрожала, да все ж уснула, не в беспамятство впала. Знать, выживет.
Стали бабы сызнова гадать, кому Настасья упадет. Девку-то выхаживать никому не хотелось. А ее не тока выходи, ее ж еще и растить придется — мала покамест, чтоб сама-то справилась. Вот Марфа возьми да и ляпни:
— А почто это ее ктой-то задарма рОстить да кормить должон? Мы ее вырастим, выкормим, а она королевной в дом свой возвернется, как муженька сыщет? Да за что ж ее кормить-то? А ведь еще и обувать да одевать надобно… Вот уж счастье-то подвалило!
— И то верно… — вздохнула Ульянка. — А с другой стороны — не бросишь же ее тута… Дитя ведь еще. Грех-то какой — в беде в годину лихую оставить без помощи… Тем более, что деток-то почти и не осталось. И мои сынишки тоже… — на глазах женщины заблестели слезы, которые она промокнула концами платка, завязанного под подбородком. — Да и у вас…
— Ну и бери ее себе, коль греха боишься, — огрызнулась Марфа. — А мене такой привесочек и даром не надь.
— А я бы взяла, — хитро улыбнулась Арина, — и рОстила бы, и кормила, и одевала. Тока платой за то мне дом пускай отойдет. Вот мор сойдет, пойду к барину, да паду ему в ноги — пущай он мне за сироту дом отдаст. А то