Жанна де Ламотт - Михаил Волконский

Все было хорошо, и Жанна должна была быть довольна, хотя, конечно же, Петербург нельзя было сравнить с Парижем, о котором она всегда мечтала. Но все-таки и в Петербурге жили недурно, в особенности, в доме князя Сан-Мартино.

В первые дни после приезда Жанна занималась приведением в порядок своего туалета, что всегда приятно женщине, каких бы лет она ни была. Нужно было покупать материи, заказывать, примерять, и Жанна, хотя и говорила, как все женщины в подобных случаях, что страшно устает и терпеть не может этого, почти с ребяческой радостью покупала, выбирала и примеряла. Ни Белого, ни Синего она не видела и ничего не могла предпринять относительно дела.

Наконец платья были готовы.

Княгиня Гуджавели отправилась делать визиты и возобновлять знакомства. В особенности она рассчитывала на дружбу со своей институтской товаркой фрейлиной Пильц фон Пфаль.

Жанне пока некуда было ехать в ее новых нарядах, и, кажется, кроме всего прочего, это было главной причиной почему она отправилась к Николаеву. Она надеялась на свою ловкость и опытность в переговорах и думала, что эти переговоры с молодым человеком, каким был Николаев, могут увенчаться успехом. Во всяком случае, она хотела начать с этих переговоров и, если они не удадутся, дальше действовать по усмотрению.

И вот с первого же ее шага оказалась полная неудача, и все комбинации Жанны были разбиты. Саша Николаич был огражден, как щитом, письмом кардинала де Рогана к аббату Жоржелю и являлся неуязвимым не только со стороны официальной, так сказать, правды, поддержанный судом и законом, но и со стороны правды внутренней, то есть чести и справедливости.

Такой неудачи так сразу Жанна никак не ожидала, а, между тем все ее расчеты и надежды рушились как карточный домик, и исчезали, как исчезают воздушные замки мечтательного человека при первом же столкновении с действительностью.

Действительность же для Жанны была неумолима и беспощадна, и она убедилась, что напрасно приехала в Петербург, что все хлопоты и вынесенные тяготы пути были излишни, что ее песенка спета и что лучше было бы оставаться в Крыму и надеяться, чем перерезать всю Россию с юга на север, чтобы убедиться, что никакой надежды больше нет…

Конечно, понятно, в каком состоянии вышла Ламотт от Саши Николаича и в каком состоянии вернулась домой.

Там, в первой приемной комнате ее помещения, ее ждал старик, которого она знала под именем Белого. Когда Жанна вошла и остановилась, не поднимая вуали, он оглядел ее и спросил с никогда не покидавшей его улыбкой:

– Ну, как здоровье господина Николаева?

Жанна вдруг откинула вуаль и сделала шаг вперед. В этом вопросе старика ей послышалось вдруг нечто, говорившее ей, что еще не все потеряно.

– Откуда вы знаете, что я была у господина Николаева? – проговорила она..

– Сначала успокойтесь, сядьте! – тихо и внушительно проговорил старик. – Узнать, что вы ездили к Николаеву, было нетрудно, потому что вы справлялись, где его найти и где он живет. К тому же, поверьте, если бы обществу могло повредить ваше посещение Николаева, я сумел бы сделать так, чтобы вас не допустили к нему.

– Значит, вы хотите сказать, – с живостью воскликнула Жанна, – что я ничего не испортила или не могла испортить и что еще не все проиграно?

– Может быть, – остановил ее старик, – мы не могли испортить ничего потому, что именно все уже проиграно. Во всяком случае, теперь вы убедились, что агентами нашего общества было сделано все возможное и что вы напрасно упрекали их, воображая, что вы сами могли бы действовать гораздо лучше.

– Я никогда и никому не говорила этого!

– Но думали!..

Жанна приостановилась и замолчала. Она должна была согласиться, что действительно думала это.

– Ну, а теперь, – продолжал старик, – все-таки я вам скажу: надейтесь! Есть много вероятия за то, что состояние, находящееся теперь в руках Николаева, перейдет к нашему обществу.

– Да неужели? – снова воскликнула Жанна, как бы вновь оживая. – Как же это так?

– Ну, уж пусть об этом знаю я один, а с вас довольно и того, что я сказал вам.

– Но, видите ли, – стала сейчас же возражать Жанна, – я потому прошу вас сообщить мне ваш план, что в таком случае я смогу лучше действовать, зная, в чем дело. Моя опытность и знание людей могут быть полезны вам.

– Не сомневаюсь! – согласился старик с нею. – Я и воспользуюсь, когда будет нужно, вашей опытностью и знанием людей, но делать вы будете только то, что вам будет указано, в противном случае…

– Вы угрожаете мне?

– Да, угрожаю!.. И моя угроза для вас не пустяшная; вы можете быть высланы отсюда в двадцать четыре часа, стоит только открыть одну маленькую подробность…

– Какую подробность?..

– Клеймо палача, выжженное на вашем плече…

Жанна вспыхнула, и вся кровь бросилась ей к голове; в первый миг она была готова задушить старика. Но его спокойные, даже как будто добродушно-насмешливые глаза остановили ее, и она почувствовала свое полное бессилие, потому что угроза была поистине страшна ей. Она возненавидела старика за только что сказанное им, но ничего не могла сделать ему, потому что чувствовала, что он владеет ею.

«Безжалостный, отвратительный, бессердечный человек!..» думала она про старика, вся трепеща от злобы к нему, и вместе с тем должна была потупить свой взор и покорно чуть ли не склониться перед ним.

Старик выдержал длительную паузу, как бы говоря госпоже де Ламотт своим молчанием: «Ну-ка, попробуй, ответь мне, скажи что-нибудь!» и только убедившись, что она ничего не пробует возразить, проговорил ей тоном, близким к тому, когда под видом просьбы отдают приказание:

– Ну, расскажите мне подробно о вашем разговоре с Николаевым!

Жанна глубоко вздохнула, справилась с собой и покорно начала рассказывать.

Старик несколько раз переспрашивал ее, видимо, очень интересуясь рассказом.

– Так он не отрицал, – сказал он, между прочим, – что в тайнике им были найдены деньги?.. Это очень важно! А документы, с которыми он хранит письмо кардинала, где лежат у него?

– В правом верхнем ящике бюро, направо, – отчеканила Жанна, так же отчетливо, как это сделал бы офицер, посланный на разведку.

– Вы знаете это наверное?..

– О, да, наверное…

– Ну, а скажите, пожалуйста, когда он перебирал документы, чтобы взять из них письмо, не видали ли вы среди этих документов у него небольшого продолговатого куска синей золотообрезной бумаги с тремя строчками текста и подписью и печатью в углу?..

– Вроде обыкновенной расписки? – проговорила Жанна.

– Вот именно! – подтвердил старик.

– Да, я видела такую, – сказала Жанна.

Старик, казалось, был очень доволен ее ответами.

– Ваш визит к Николаеву, – проговорил он, – не пропал даром; вы, сами того не ведая, сделали несколько ценных наблюдений и дали весьма интересные и нужные сведения! Можете удовольствоваться тем, надеяться на меня и терпеливо ждать, беззаботно предаваясь жизни, которая может устроиться для вас в Петербурге!

Он встал, простился с Жанной поклоном головы и ушел.

Де Ламотт, посмотрев ему вслед, почувствовала, что при всей злобе и ненависти, зародившихся у нее к этому человеку, он был первым и единственным, кто мог заставить ее склониться перед собой.

20. Глава, из которой ясно, что Борянский незнаком с химией

Белый, оставив Жанну де Ламотт и выйдя из дома, пешком направился по делам, уверенно поворачивая из улицы в улицу, очевидно, великолепно знакомый с расположением Петербурга. Последнее, в сущности, совершенно противоречило уверенности подчиненных сочленов общества восстановления прав обездоленных в том, что он только недавно приехал сюда из-за границы.

Он, по-видимому, знал не только улицы Петербурга, но даже закоулки и проходные дворы, пустыри и при помощи их живо перебрался с Фонтанки к Пескам, почти на окраину города, на Слоновую улицу, которая была проложена всего шестьдесят семь лет тому назад и названа так потому, что здесь были устроены загоны для слонов, присланных в подарок правительнице Анне Леопольдовне шахом персидским, который желал жениться на великой княжне Елизавете Петровне, впоследствии императрице.

Ни слонов, ни их загонов уже давно не существовало, и как раз на том месте, где когда-то был такой загон, теперь стоял одноэтажный деревянный домик с мезонином, к которому и направился Белый.

Он миновал просторные сени, устроенные наподобие довольно длинной стеклянной галереи, и подошел к одностворчатой двери, возле которой на стене был приколочен медный круг и висел молоток, еще по старинному обычаю восемнадцатого века. Белый взял молоток и ударил им по кругу три раза.

На его стук отворилось маленькое окошко в двери, откуда выглянул глаз и послышался тихий голос:

– Это – вы, хозяин?.. Простите, я не узнал вашего стука.

И моментально послышался лязг отодвинувшегося запора, и дверь распахнулась.