Жанна де Ламотт - Михаил Волконский

– Но разве имеются на этот счет какие-нибудь данные? – кусая губы, произнесла княгиня, чувствуя, что почва уходит у нее из-под ног.

– О, да, – подтвердил Саша Николаич, – и если вы так интересуетесь этим, я могу вам сейчас показать неоспоримое доказательство. – Он встал со своего места, подошел к бюро, отперев верхний ящик с правой стороны и достал оттуда небольшую связку документов, обмотанную черной лентой. Он развязал ее, перебрал бумаги и, вынув сложенное вчетверо письмо, сказал:

– Вот, княгиня, позволите прочесть?

И он прочел:

«Дорогой аббат!

Вы пишите мне, что, по воле Промысла к вам в руки вместе с купленной вами мызой перешли деньги, вырученные за украденное у меня ожерелье, за которую я уплатил полную стоимость ювелирам. Поэтому Вы совершенно правы; деньги мои и я благодарю вас, что вы, как всегда, желаете доказать мне свою преданность, вернув мне эти деньги по принадлежности. Но, я думаю, Вы поймете, что все, связанное с этим несчастным делом об ожерелье, вызывает у меня слишком грустное и тяжелое воспоминание. Между тем я сознаю, что еще недостаточно вознаградил вас за Вашу долгую службу при мне, и потому прошу Вас принять эти деньги от меня, как слабый знак моего всегдашнего к вам расположения и благодарности…»

Письмо было подписано кардиналом де Роганом, а в левом углу внизу стояла печать с гербом Роганов и их девизом:

«Королем быть не могу,              Быть принцем не считаю                            Достойным себя,                                             Я есмь Роган.»

– Вот вам, – пояснил Саша Николаич, – подлинное письмо кардинала к аббату Жоржелю, как тогда звался мой отец… Я думаю, что теперь всякие сомнения у вас должны исчезнуть…

Княгиня взглянула на подпись.

– Да, это – собственноручный почерк кардинала де Рогана, – сказала она, видимо, отлично знакомая с подписью Рогана.

После этого княгиня поникла головой и закрыла лицо руками. Потом, сделав над собой невероятное усилие, она поднялась, опустила вуаль и как тень выскользнула из комнаты, не произнеся больше ни слова.

Саша Николаич пошел было проводить ее, но вдруг услышал голос Ореста, появившегося опять в окне.

– Это была не она! – провозгласил Орест и поднял палец кверху.

– Откуда вы взялись и куда исчезли? – спросил его Саша Николаич.

– Очень просто! – пояснил тот. – Я лежал во прахе на земле под окном. Когда вы выглядывали из окна, вы не догадались посмотреть вниз. А я лежал внизу и всю вашу интересную беседу с княгиней слышал… Хотите знать, кто она на самом деле?

– Кто же?

– Графиня де Ламотт…

– Что за вздор!

– Очень может быть. Я это вспомнил по пьяному бреду… я лежал сейчас за окном, пока вы разговаривали, и мне пришло в голову, как я лежал под столом у маэстро Борянского…

– У кого?

– У известного маэстро бильярдной игры Борянского; разве вы не слыхали о нем?

– Нет.

– Как же вы, гидальго, отстали от общественных течений!.. Впрочем, мудрено, я же три дня отсутствовал и не мог вас просветить насчет означенного маэстро. Итак, лежа под столом в опьянении у маэстро Борянского, я был не замечен какими-то существами, одно из которых было самим Борянским, а другое осталось неизвестным, и услышал их разговор, как уже докладывал вам, как бы сквозь сон или полусознание… Это смешивалось с тем, что будто меня погребали… Но вот, лежа под окном, я вспомнил. Они упоминали, что приехавшая в Петербург госпожа де Ламотт явилась здесь под фамилией, ну как ее… княгини, вот что была у вас…

– Княгини Сан-Мартино.

– Ну вот именно, и я вспомнил и подумал даже, какая странность! Принчипесса Мария носит ту же фамилию… А впрочем все это мне, может быть, почудилось!..

– Вернее всего, что почудилось, – сказал Саша Николаич. – Госпожа де Ламотт, участница знаменитого дела об ожерелье, умерла в Лондоне…

– А все-таки, как эта княгиня напирала в разговоре насчет этого дела!..

– Что ж, вы думаете, к нам приехало привидение с того света, что ли?.. Насколько я знаю, привидения днем не гуляют и не велят докладывать о себе лакеям…

– Может быть, – пожал плечами Орест, – я в политику не вмешиваюсь… Но мне все-таки было бы занятно, что вот я, Орест Беспалов, и вдруг вхожу в сношение с историческими, можно сказать, личностями! Понимаете?! Вдруг слово Ореста принадлежит истории. Завидное великолепие, а?

19. Белый

То, что слышал Орест Беспалов и что он принял за свой бред, было полной действительностью.

Жанна де Ламотт приняла имя жены дука дель Асидо, княгини Сан-Мартино, и об этом говорилось у Борянского, когда Орест, не замеченный и забытый, лежал пьяным под столом, покрытым скатертью.

Вот как это случилось.

Приехав в Петербург, Жанна де Ламот остановилась в гостинице вместе со своей княгиней Гуджавели, с которой сделала весь переезд от Крыма до Петербурга почти безостановочно. Ехали они и день и ночь.

В Петербурге Жанна первым делом отправилась к одному из членов общества восстановления прав обездоленных, с которыми была в деловой переписке и адрес которого знала.

Он родом был, как и она, француз и в обществе носил синий цвет. Этот Синий очень удивился появлению Жанны де Ламотт, а она потребовала, чтобы общество немедленно озаботилось помещением для нее и достало ей вид на жительство, причем она соглашалась исполнять какую угодно роль – гувернантки или даже продавщицы в магазине.

Синий озабоченно покачал головой и ответил, что сам ничего не может поделать, но что он должен обо всем доложить Белому.

На счастье Жанны, доклад у Белого как раз был в день приезда ее, и Синий повез ее прямо к нему.

Белый, название которого, как заметила Жанна, вполне подходило к нему, потому что волосы его были белы как серебро, не выказал ничего по поводу неожиданного приезда Жанны. Она приготовилась к тому, чтобы защищаться от его упреков, зачем явилась незванной, приготовившись высказать в красноречивой речи все, чем, по ее мнению, было обязано ей общество, которое могло по ее указанию получить большие деньги, и не ее вина, если общество не дало ей самой действовать, а повело дело само и ничего не сделало толком.

Но все эти приготовления вышли совершенно напрасными. Белый встретил Жанну совершенно бесстрастно, расспросил, как она перенесла дорогу и, узнав, что она приехала с княгиней Гуджавели, поинтересовался спросить, сохранила ли княгиня связи в Петербурге.

Узнав об этих связях, Белый предложил Жанне остаться в Петербурге под видом жены дука дель Асидо, князя Сан-Мартино, брат-де которого, младший дук дель Асидо, князь Сан-Мартино, только что приехал в Петербург вместе с молодой женою. Эта молодая русская княгиня, но знает в Петербурге очень немногих, и дук, ее муж, будет очень рад, если Жанна под видом его невестки при помощи княгини Гуджавели представит его жену в высшем обществе.

Жанне очень понравился предложенный ей титул, она сомневалась только насчет самого дука – согласится ли он предоставить ей это звание?

Белый сказал, что ее это не касается и что в отношении дука он все берет на себя.

Жанна поняла, что дук Асидо, князь Сан-Мартино, вероятно, сам принадлежал к обществу восстановления прав обездоленных, но ей это было совершенно безразлично, если тот, кто носил этот титул, соответствовал ему по своим манерами и по обстановке своей жизни.

Жанне нетрудно было уговорить княгиню Гуджавели, делавшую все, что она только желала, переехать в дом, занимаемый дуком и его женой, и согласиться выдавать Жанну за невестку дука.

Ламотт объяснила, что дук по старой дружбе готов выручить ее из затруднения, так как знает, что ей под своей фамилией нигде нельзя появляться.

Объяснение было очень мало правдоподобно, но простоватая княгиня, до пожилых лет сохранившая наивность институтки, поверила ему, главным образом потому, что это объяснение дала ей Жанна, в которой она души не чаяла…

И вот Жанна, с княгиней, переехала на Фонтанку, в дом, занимаемый дуком. Им отвели в нижнем этаже помещения целую квартиру.

Сам дук не оставлял желать ничего лучшего в смысле своей внешности и манер. Высокий, стройный, с густочерными, как и должно быть у итальянца, лоснящимися волосами, он был одет и держал себя безукоризненно, со спокойствием, уверенностью и вежливостью аристократа… На вид он казался несомненно старше своей жены, однако трудно было определить это с точностью, даже трудно было определить приблизительно его годы.

Жена дука была красива, умна, говорила по-французски, умела одеваться с большим вкусом и никогда ни в чем не проявляла ни малейшей тени вульгарности. Это было все, что требовалось от женщины в ее положении.

Жанна сразу же поняла и оценила, что такую женщину нетрудно будет ввести в общество.

Относительно дома дука и его обстановки тоже ничего нельзя было сказать. Дом был убран с изысканной роскошью, солидный и полон слуг в ливреях с замысловатыми гербами.