Жанна де Ламотт - Михаил Волконский

Хотя он и просил не пугаться, но его появление было так неожиданно, что Саша Николаич и Анна Петровна невольно вздрогнули.

– Вы что же это? – спросил Саша Николаич, – Опять нездоровы, как говорит маман, если опять показываетесь в окне?

– Помилуйте, гидальго, зачем такие гнусные предположения?! Сегодня я – как стеклышко и мог бы, не нарушив чистоты ваших заветов, переступить порог вашей хижины, если бы не некоторый изъян в деталях моего костюма, пришедшего в некоторый беспорядок за прошедшие три дня!

– Где вы пропадали? – спросил Николаев.

– Еще новая связь в аристократическом обществе!.. Ничего не поделаешь!.. Известное положение в свете обязывает!.. Объявился маэстро бильярдной игры; ну, понимаете, я и увлекся…

– Игрою?

– Нет, коньяком. Коньяк у него удивительный! Он дышит… Но зато и выдержать его для человека невозможно! Я из всех трех ночей только коньяк и помню, а потом все сливается; и, по правде сказать, я не могу рассудить, что сон, а что – действительность!.. Какие-то голоса… табачный дым… трубки…

– Ну, я уйду! – сказала Анна Петровна, вставая.

– Благодетельница!.. – остановил ее Орест, – может быть, я шокирую вас?.. Так вы меня без всякой церемонии в три шеи по загривку!

– Нет, нет, я пойду! – сказала Анна Петровна сыну, – верно, сейчас Наденька приедет, я тогда пришлю за тобой.

И мелкими шажками маленьких ног она вышла из комнаты.

– Ну так вот, – продолжал Орест, поудобнее усаживаясь на подоконник, – я и говорю: табачный дым, трубки… какие-то рожи… потом чувствую, что меня хоронят… заколотили в гробу, и я слышу разговор про вас! Вам готовится какая-то гадость: что именно – вспомнить не могу. Для этого надобно снова напиться, тогда вспомню. Потом я ужасно мучился, что меня заживо зарыли в землю; я сделал нечеловеческое усилие над собой, очнулся, поднял руки и уперся ими в доски, вскинул ногами, и они тоже ударились в доски… Представьте себе мой ужас… Но потом все оказалось просто: я лежал под столом… заснул там… Ну, а дальше опять канитель… опять коньяк, да!.. Вот что, гидальго!.. это я помню уж, когда я совсем ну был еще… Ведь я видел принчипессу…

– Какую принчипессу?

– Марию, которую вы знавали еще в качестве воспитанницы у титулярного советника Беспалова. Я видел ее на Фонтанке, как она проследовала из кареты в подъезд; оказалось, что она жена какого-то итальянского князя, все титулы которого трезвому, уважающему себя россиянину произнести никак невозможно…

– Вас спрашивает дама, – доложил вошедший в это время лакей, обращаясь к Николаеву.

– Дама? – переспросил Саша Николаич.

– Да-с, княгиня… дальше я не мог запомнить… Вот они тут написали…

И он подал золотообрезный листок, очевидно, вырванный из элегантного дамского блокнота.

– Супруга, – прочел Саша Николаич по-французски, – дука дель Асидо, князя Сан-Мартино.

– Это она! – воскликнул Орест. – Говорю вам: это – она!.. Поступайте как знаете, а я исчезаю, ибо боюсь смутить ваши и принчипессы прекрасные очи видом своего ничтожества.

И он, действительно, исчез в миг единый, словно бы провалился в землю.

Саша Николаич хотел остановить его, сейчас же выглянул в окно, посмотрел налево, потом – направо, но Ореста не было видно уже нигде.

– Вероятно, княгиня не ко мне, а барыню спрашивала? – поинтересовался Николаев у лакея.

– Нет-с, они именно вас спрашивали! – доложил лакей.

– Тогда проси сюда!

В кабинет Саши Николаича вошла высокого роста женщина, хорошо сложенная, с твердою, почти мужской походкою, но по фигуре уже, очевидно, немолодая. Ее лицо было закрыто густым вуалем. Она сейчас подняла этот вуаль, и Саша Николаич увидел перед собой совсем не ту, которую, на основании слов Ореста, ожидал увидеть.

Явившаяся к нему княгиня Сан-Мартино была скорее пожилой женщиной, с резкими чертами лица, лишь свидетельствовавшими о том, что когда-то она была красива. Ее кожа была смуглой от солнечного загара. Манера и осанка были безукоризненными, и Саша Николаич сразу же увидел, что имеет дело с женщиной, привыкшей жить в обществе людей, которые присвоили себе право распоряжаться другими.

Княгиня вошла, подняла вуаль, поклонилась с достоинством, села в кресло и рукою пригласила сесть стоявшего Сашу Николаича.

– Я нарочно приехала в Петербург, чтобы повидаться с вами, – начала она. – Как вы можете судить по моему имени, я – иностранка, очень плохо говорю по-русски и приехала в Петербург издалека нарочно, чтобы повидаться с вами…

Она говорила на том изысканном французском языке, которым объяснялись при дворе французских королей и который был выработан целым рядом поэтов и писателей в салонах Рамбулье.

– Я к вашим услугам, – вежливо склонившись, сказал Саша Николаич, – будьте добры, княгиня, приказать, чем я могу вам служить?

Он воспитывался в Париже и тоже владел французским языком в совершенстве.

– Дело касается вас, – начала княгиня, – главным образом потому, что в нем замешана не только память вашего покойного отца, но и его честь.

Саша Николаич так мало знал о своем отце, что каждое упоминание о нем его сильно волновало.

– Вы знали моего отца? – воскликнул он.

– Нет, к сожалению, я не была знакома с кардиналом Аджиери; несмотря на все мои старания, обстоятельства складывались так, что мы не могли встретиться. Судьба не хотела этого, а то, вероятно, мне не пришлось бы сейчас разговаривать с вами и все было бы покончено еще с вашим батюшкой. О, я слишком уверена в чести кардинала Аджиери и не сомневаюсь также, что это его достоинство перешло также и к его сыну! Поэтому я и приехала в Петербург издалека, чтобы повидаться с вами.

– Дело, очевидно, очень серьезное, – с пониманием сказал Саша Николаич, отметив, что она уже в третий раз повторяет, что приехала нарочно для встречи с ним в Петербург.

– Да, на нем основано благосостояние целой семьи.

– Вот как?

– У вашего батюшки в Голландии, вблизи Амстердама, на мызе, которая вероятно перешла в ваше владение вместе с остальными поместьями кардинала, был тайник, в котором хранились не принадлежавшие вашему отцу деньги. Он купил эту мызу, не подозревая о существовании тайника. Может быть, тайник этот остался неизвестен ему до конца жизни, неизвестен и вам. В таком случае я хочу сказать вам, что я знаю секрет этого тайника, и одно это уже может служить вам доказательством того, что я имею на него некоторое право.

– Простите, княгиня, – остановил ее Саша Николаич, – но в ваших словах есть несколько неточностей. Мыза в Голландии составляет единственное поместье, доставшееся мне от кардинала…

– Понимаю, – подхватила княгиня, – вы хотите сказать, что получили от него в наследство эту ничтожную по своей ценности мызу, а та роскошь, которая окружает вас, этот дом и деньги, которые вы тратите, все это – ваша личная собственность…

– Нет, я вовсе не хочу сказать этого, спокойно возразил Саша Николаич, – напротив, я хочу подтвердить только, что все, что я имею, получено мною из того тайника, о котором вы говорите.

– А, вы признаете это!..

– Я не могу не признавать, если вы спрашиваете меня. Ложь я не считаю достойной дворянина.

– Тем лучше, – обрадовалась княгиня, – если вы будете разговаривать со мною как дворянин.

– Иначе говорить я не умею.

– Тогда мы быстро сойдемся с вами. Вы знаете происхождение денег, хранящихся в тайнике?

– Знаю, они были выручены от продажи ожерелья, украденного у герцога де Рогана…

– Украденного! – подчеркнула княгиня, – Такие слова не должны срываться с вашего языка, когда речь идет о вашем отце. Дело с ожерельем слишком темно!

– Напротив – оно совершенно ясно. Де Роган купил это ожерелье, чтобы подарить его королеве Марии Антуанетте, потому что его уверили, что королева примет его подарок, но те, которым он поручил вручить его королеве, украли его, продали в Амстердаме и спрятали деньги на мызе, купленной впоследствии моим отцом.

– Хорошо, пусть будет так, – согласилась княгиня, – главное тут в том, что вы признаете, что эти деньги получены от продажи ожерелья и, следовательно, не принадлежат вашему отцу…

– Да, они выручены от продажи ожерелья, но они принадлежат моему отцу, я точно знаю это…

– Как же так? – воскликнула княгиня, теряя самообладание. – Вы называете это ожерелье краденым и не смущаетесь тем, что вырученные за него деньги принадлежат вашему отцу. Разве это называется разговаривать так, как подобает дворянину?..

– Все это очень просто, – улыбнулся Саша Николаич, – ведь кардинал де Роган оплатил бриллиантщикам сразу всю сумму за ожерелье!..

– Положим…

– Значит, он один только может распоряжаться этим ожерельем или деньгами, вырученными за него?.. И вот, на основании его воли, мой отец, который был секретарем при кардинале де Роган, получил эти деньги в свою собственность.