Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Главные успехи и провалы, как оказалось, ждали Риббентропа по другую сторону Ла-Манша. В начале мая 1934 года, уже будучи «уполномоченным», он появился в Лондоне, наделав шума заявлением о том, что приехал по делам бизнеса, но будет принят Иденом и Саймоном (Макдональд и Болдуин от встречи отказались). 10 мая гость проиграл им «пластинку» о необходимости равноправия и пользе сотрудничества. Посоветовав не интриговать прессу, хозяева поинтересовались, собирается ли Германия вернуться в Лигу Наций и что конкретно она может предложить. Посол Хёш сообщал в Берлин, что Саймон, «которому вся эта беседа была не по душе», подверг Риббентропа «перекрестному допросу — излюбленный прием для нежеланных гостей». В разговоре с Ванситтартом Иден назвал эмиссара рейха «нахальным и грубым выскочкой» (эти слова сохранил для истории журналист Вернон Бартлетт), а в мемуарах сухо заметил: «Ему не хватало умственных способностей, чтобы понять другие страны, даже если он мог воспользоваться однажды полученными знаниями. У него не было воображения»[20] 38. Последнее звучит странно, ибо воображения нашему герою как раз хватало.
Следующим пунктом маршрута стал Рим. 18 мая Риббентроп встретился с Муссолини. Дуче, возглавлявший по совместительству МИД, заявил, что «разоружение — мертво», что весь мир вооружается, поэтому ремилитаризация Германии его особо не волнует, предоставив технические детали статс-секретарю Фульвио Сувичу, выходцу из семьи триестских евреев, «исключительно уравновешенному и связанному личной дружбой со многими ведущими политиками Европы»{39}. 29 мая Риббентроп докладывал об итогах поездок престарелому президенту Паулю фон Гинденбургу — видимо, это была их единственная официальная встреча.
В августе Риббентропа пригласил в свое поместье газетный магнат лорд Ротермир[21]. Как борец с коммунизмом лорд присматривался к Гитлеру, но главным предметом его внешнеполитических забот была… Венгрия: он призывал державы мирным путем изменить ее послевоенные границы, пока венгры не сделали это силой оружия. Империалист старой школы, Ротермир был активным сторонником вооружения Британии, считая, что она должна заниматься прежде всего своей империей и полагаться только на себя{40}. Риббентроп ему нравился, и он представил гостя известным, хоть, может, и не слишком влиятельным персонам «высшего света». Знакомство с братом королевы Александром Кембриджем графом Этлоном и сыном Георга V герцогом Георгом Кентским льстило самолюбию «фона». Экс-министры иностранных дел консерватор сэр Остин Чемберлен и лейборист Артур Гендерсон присматривались к энергичному новичку. Бернард Шоу искал нового слушателя (или объекта) для своих острот…
В начале осени Риббентроп и Теннант организовали поездку группы влиятельных британских бизнесменов в Берлин. 20 сентября 1934 года их принял президент Рейхсбанка Ялмар Шахт, днем позже — Гитлер, который был по обыкновению многословен, но откровенен и доброжелателен. Риббентроп дал в Далеме ужин в честь делегации. По возвращении в Лондон деловые люди хотели рассказать об увиденном и услышанном министру торговли лорду Ренсимену, но тот объявил, что слишком занят, и положил под сукно записку Теннанта{41}.
За этим последовало трехнедельное пребывание Риббентропа в Лондоне с очередным «частным визитом». Встречи с Иденом и Саймоном 12 и 13 ноября (главными темами были грядущий плебисцит в Сааре и вопросы разоружения) ничего нового не дали, но вызвали запрос в Палате общин. Иден ответил: «Ничего выходящего за пределы дружеской беседы не было: ни новых предложений, ни новых фактов», — а в мемуарах и вовсе проигнорировал это событие. Готовясь к выступлению в парламенте 28 ноября, Саймон записал: Риббентроп «заверял нас в мирных намерениях Германии. Никаких намеков, что он может сказать что-то еще. Германия представлена здесь самым компетентным послом — не думаю, что в интересах хороших англо-германских отношений стоило бы вести дела за его спиной»{42}.
Для характеристики отношений Леопольда фон Хёша с Риббентропом лучше всего подходит выражение «кость в горле» (или «заноза» в другом месте)[22]. Что это был за человек, имя которого известно сегодня лишь специалистам? Колоритный портрет посла оставил его советский коллега Иван Майский: Хёш «принадлежал к числу лучших представителей германской дипломатии догитлеровской эпохи. Буржуазный демократ по своим взглядам, он был хорошо образован, имел прекрасные манеры, в совершенстве владел английским и французским языками и отличался исключительной памятью. […] У Хёша было много друзей среди виднейших представителей германской интеллигенции, и не меньшее количество друзей он сумел завоевать в кругах английской интеллигенции. […] Мои личные отношения с Хёшем все время были хорошие. Хотя по воспитанию, вкусам, опыту, умонастроению Хёш чувствовал себя ближе к „западному“ направлению германской дипломатии, он ясно сознавал огромную важность для его страны добрых отношений с Советским Союзом. В этом духе он не раз высказывался в наших беседах и одновременно выражал желание работать в Лондоне в контакте со мной… Потом пришел Гитлер, и положение круто изменилось… Но наши личные отношения с Хёшем остались прежними. […] [Он] всячески старался подчеркнуть, что, несмотря на свою службу Гитлеру, в глубине души он продолжает оставаться самим собой». Майский редко расточал комплименты «буржуазным дипломатам», поэтому здесь напрашивается единственное объяснение: он готовил читателя к «встрече» с Риббентропом, которого изобразил одной черной краской.
Майский охарактеризовал положение Хёша как «исключительно трудное»: «Он был назначен в Лондон в октябре 1932 года [на смену Нейрату, ставшему министром. — В. М.] […] и остался германским послом и при Гитлере. Он как-то объяснил мне, что его побудили к этому патриотические соображения: он-де хотел служить интересам своего отечества независимо от того, каково стоящее в данный момент у власти правительство. Возможно, что эти соображения играли известную роль, но думаю все-таки, что дело было не так просто и благородно. Несомненно, большое значение имели иные расчеты — забота о карьере. Весьма вероятно также, что на первых порах Хёш, как и многие другие в то время, не верил в долговечность Гитлера и рассуждал так: перебьюсь год-два [тем более за границей. — В. М.], а там „наци“ выдохнутся, и все постепенно вернется к старому»{43}.
П. Шварц вспоминал слова Хёша, сказанные ему перед самым приходом Гитлера к власти: «Нам предстоит пройти через горячий, но краткий период чистилища в виде нацистского господства. У них настолько детские представления о внешней политике и международных отношениях, что они скоро свернут себе шею. Есть одно верное правило поведения во время землетрясения — ждать, пока оно закончится»{44}. Посол ошибся
