Первые шаги - Татьяна Назарова

Два больших пса, помесь овчарки с барбосом, лежат с двух сторон стада, подняв головы и вывалив языки, — наблюдают, чтобы буренки не отходили далеко.

Молодой пастух приютился во впадине под холмиком и лениво смотрит на небо. Летом нагретый, струившийся волнами воздух разрезали быстрым полетом степные коршуны, молнией мелькали ястребы, высоко, так что глаз не может увидеть, трепетали жаворонки, распевая свое бесконечное: «Чи-ре-рек, чи-ре-рек…»

Сейчас птицы исчезли. Низкие темно-серые тучи плывут над караганником. Скучно Опаку, не хочется петь. Он, как жаворонок, поет, только купаясь в лучах солнца.

Внезапно повеял холодный ветерок. Вдали закрутилась поземкой пыль. Опак зябко поежился. Бай Утепов жадный человек, не хочет дать своему пастуху новый теплый чапан. Старый совсем износился, и ветер, как злые осы, жалит загорелое тело. Надо разжечь костер, большой костер, чтобы он не погас, если пойдет дождь. «Сильного не будет, ветер гонит тучи прочь», — думал Опак, проворно ломая жесткий караганник.

Скоро языки пламени полезли вверх, пожирая колючие ветви. Ветер, раздувая костер, пытался раскидать его. Опак набрал черных камней и набросал в пламя, чтобы не разлетались горящие ветки. В это время громко залаяла собака; схватив длинный бич, пастух побежал.

Когда молодые бычки, отбившиеся от стада, были загнаны в кусты, Опак вернулся к своему костру.

Подойдя близко, он застыл от изумления — черные камни горели неярким пламенем.

— Ой-бой! Кудай-яй! — в ужасе закричал он. Как могут гореть камни? Может быть, какое худо приключится с ним, Опаком?

Но камни горели тихо, ровно, распространяя приятное тепло, и постепенно жигит расхрабрился — начал собирать все камни вокруг и класть на костер. Но горели только черные.

Горящие камни, черные камни…—

запел Опак, выражая свою радость. Теперь он знает тайну черных камней и расскажет всем. Бедняки больше не будут зябнуть зимой в своих землянках, они наберут себе горящих камней…

Случилось это в 1833 году. Двадцать три года роды, кочующие в урочищах Караганды, к зиме запасали себе черные горящие камни, собирая их между холмами и славя пастуха Опака за его находку.

Но весть, плохая или хорошая, не лежит на месте, подобно камню, а летит по степям, как легкий курай.

Дошла весть о горящих камнях до купца Ушакова, владельца Успенского медного рудника, и за двести пятьдесят рублей купил он урочище Караганды, десять верст на десять, у трех баев — Утепова, Кочебаева и Игылыхова. Они назвали себя уполномоченными рода — владельца земли.

Запретил купец беднякам собирать горящие камни. Начали их выкапывать из земли и увозить на рудник.

А через год Ушаков с двумя компаньонами — Рязановым и Зотовым — таким же путем отняли землю у родов, кочующих по Нельде, построили там Спасский медеплавильный завод. Уголь Караганды повезли на завод, а оттуда потянулись в далекий Петропавловск чумацкие обозы с медными кирпичиками — в степном краю появилась горная промышленность.

Добычу угля в Караганде надо было расширять. Вчерашние скотоводы-кочевники, разоренные баями и царскими чиновниками, с обушком и санками полезли в шахты.

Возле угольных ям появились землянки, бараки без окон. В них ютились первые пролетарии из коренного населения. С каждым годом ширился поселок шахтеров, потребность в угле все возрастала, а оборудование — обушок и санки — не менялось. Через тридцать лет на шахтах Караганды работали бок о бок русские и казахи. Условия, в каких жили тогда шахтеры, были настолько ужасны, что возмутили даже уездного начальника. Вернувшись из Караганды, он писал в своем рапорте:

«…Холостые, девушки и семейные помещены вместе. Кубическое содержание воздуха в казармах в три раза меньше нормы. Помещения темные, ветхие, косяки вываливаются, полы с дырами. Перед казармами грязь, нечистоты. Лопаток и метелок для очистки нечистот нет. Провизия лежит вместе с дегтем, в пыли, в грязи.

Хлеб выпекается из затхлой, прогорклой муки, сырой, а продается, как высший сорт, по 25 копеек за булку в заводской лавке, тогда как хороший хлеб в городе стоит 10 копеек.

Денег рабочим не платят совсем, весь заработок остается в руках заводчиков за счет принудительной покупки в лавках.

Медицинской помощи нет. Один фельдшер с радиусом разъезда на 70 верст, да и тот морфинист, которому нельзя доверить больного…»

Однако его рапорт не подействовал ни на кого. Положение не изменялось — год от года богатели заводчики, вымирали от каторжного труда и недоедания рабочие.

Лишь в 1901 году шахтеры Караганды, и русские и казахи, впервые забастовали.

Забастовка подготовлялась долго и тщательно, но участники забастовочного комитета были так осторожны, что администрация узнала о забастовке лишь тогда, когда работы в копях остановились.

Управляющий копями, узнав, что рабочие не вышли, схватился за рыжую голову.

— Сволочи! Без ножа зарезали! — кричал он визгливым голосом, бегая по конторе, белый от ярости. Хозяева с него шкуру спустят, если завод останется без угля.

Верховой полетел с эстафетой к ближайшему владельцу Рязанову.

«Но и мне нельзя сидеть сложа руки», — думал управляющий. Что же делать? Других рабочих взять негде. Надо сговариваться с этими. Взяв бухгалтера конторы, он отправился к рабочим казармам.

А там в это время председатель стачечного комитета шахтер Топорков читал петицию по-русски и тут же переводил на казахский язык:

— «Мы требуем ввести восьмичасовой рабочий день…» — весть о забастовках в России и о требованиях рабочих докатилась в глухую Караганду.

— Ой-ба-яй! Джаксы! — крикнул кто-то по-казахски из дальнего угла.

— Разве они согласятся? — безнадежным тоном произнес Молотилин, старый рабочий с длинными, обвислыми усами, сидевший за Топорковым.

Евдоким Молотилин хоть и согласился бастовать вместе со всеми, но ему было жаль терять заработок. Мало платят — это да, а сейчас и ничего не дадут.

Топорков быстро повернулся к нему.

— Если все твердо будем требовать, не уступая, то согласятся. Хозяевам без угля зарез сейчас, а кроме нас, работать некому…

— Знаем! Читай дальше! — перебил его молодой звонкий голос.

— «Повысить плату на двадцать пять процентов…» — вновь начал читать Топорков.

— Это значит, чтобы на каждый рубль прибавили четвертак, — негромко пояснил сосед Топоркова, чернявый, смуглый рабочий.

— «Улучшить качество хлеба, снизить цены на продукты и поправить казармы».

Прочитав последние слова, Топорков, остановился.

— У нас все. Может, еще кто чего-нибудь добавит? — спросил он.

— Кабы это приняли, и то хорошо было бы… — протянул вислоусый Евдоким.

Но его перебил тот же молодой голос с казахским акцентом:

— Все выполнят. Не будем работать! Мои братья Мукажан и Азирбай, весь аул нам будут помогать. Утепов — собака! Продал нашу землю купцу…

В открытой двери показалась голова управляющего. Казах замолчал.

— Здорово, ребята! — бодро произнес управляющий. Он решил попробовать договориться по-хорошему.

— Здравия желаем, господин управитель! — проворно вскочив, закричал Евдоким.

Остальные рабочие молчали.

— Что это вы сегодня праздник устроили? Вроде в календаре черное число, — делая вид, что ничего не заметил, заговорил управляющий шутливым тоном.

— Господин управитель! Мы объявили забастовку и, пока наши требования не выполнят хозяева, к работе не приступим, — остановил его Топорков. — Через два часа придем к вам в контору с петицией, а пока вам здесь делать нечего.

Управляющий злобно взглянул на него, но сдержался.

— Буду ждать, — буркнул, направляясь к дверям.

Бухгалтер молча пошел за ним.

Забастовка продолжалась всего два дня. На третий вместе с приставом приехал Рязанов.

— Из-за пустяков работу бросили, ребята, — говорил он с наигранным добродушием, стоя перед рабочими. — Казармы поправят, уж послал плотников, хлеб будут теперь выпекать из хорошей муки, и цена городская, заработок я велел бухгалтеру выдавать на руки. Идите в шахты!

— А про восьмичасовой день и прибавку что же молчите? — крикнул из толпы Топорков.

— Ха-ха-ха! — закатился Рязанов. — Ишь чего захотел — восемь часов в день работать! Видно, лодырь большой. Такому скатертью дорожка, не задерживаем! А прибавку давать, когда от этих копей и так убытки получаем, вот где они у меня сидят, — ребром ладони постучал он себя по затылку, — так уж лучше прикрыть их совсем…

Среди рабочих многие заволновались. Приняли слова хозяина всерьез и испугались — куда пойдут, без работы жить нечем… Топорков вполголоса стал чего-то объяснять ближайшим, но пристав на него заорал:

— Сам бунтуешь и других с ума сводишь! Бунтовщикам живо место найдем — за решеткой!