Первые шаги - Татьяна Назарова

На примере Потапова и Мезина — православных — Федор быстро убедился, что справедливые люди бывают во всякой вере.

За зиму Федор немало и почитал. Сначала Степаныч давал ему рассказы Льва Толстого, вроде разговора о восходе солнца. После чтения, копаясь во дворе возле скота, они неторопливо обсуждали прочитанное Федором. Старый казак любил пофилософствовать.

— Вишь, Палыч, к чему он клонит. Пока свету не видишь, сидишь в своем углу, по тех пор тебе кажется, будто истинный свет за твоим бугром всходит, — важно, медлительно говорил Степаныч, опершись на воткнутые в навоз вилы. — Касательно религии Лев Николаевич правильно объяснил в рассказе о трех рыбаках. Они вон как молились: «Трое вас, трое нас, помилуй нас…»

Федор соглашался с ним. Он теперь смеялся над собой за то, что так легко поверил Мурашеву и перешел в староверы. Когда Прасковья начинала плакать при нем о том, что дочери обмирщились у купца, постов не соблюдают, Федор досадливо хмурился.

После нового года Потапов дал ему почитать поэму Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Поэма захватила переселенца. Федор прочитал ее со Степанычем вслух, потом еще два раза один.

— Ведь вся жизнь крестьянская как на ладони, — взволнованно говорил он Потапову. — Как же им темными-то не быть, крестьянам-то?

— Разные крестьяне бывают, — заметил Григорий.

Против этого Федор тоже не мог возражать. Ему вспомнились Лукьяновы, Кузьмичевы, Мурашев, Дубняк… Разве можно с ними сравнить его или тех, что живут в слободе? Он высказал свои мысли вслух.

— Правильно, Палыч! С такими беднякам не по пути. Они все соки из бедноты высасывают, за счет этого и богатеют, в помещики лезут. Таких и царская власть поддерживает. Им вон здесь тысячи десятин киргизской земли продают за бесценок. Что же, они своими руками обработают? Батраки станут гнуть спину от зари до зари, а они богатеть будут, — подтвердил Григорий.

Карпов задумчиво слушал. Каждый день, каждый разговор приносил ему что-то новое. Теперь Федор не искал больше справедливой веры, он тяжело, медленно, но подходил к мысли, что беда людская — несправедливый царский порядок. «Разве не хватило бы земли в Камышинке, — думал он, — когда бы начальство давало ее тем, кто на ней сам работает?»

Однажды придя в праздник на квартиру к Потапову, Федор застал там гостя, пожилого рабочего. Это был Федулов.

После праздничного обеда Катя уговорила Прасковью пойти посмотреть базар. Женщины ушли, ребятишки с Машуткой убежали на улицу, а трое мужчин остались сидеть в горнице.

— Вот, Федор Палыч, ты меня все спрашиваешь, почему начальство несправедливо к крестьянам. Спроси Михаила Антоныча, он тебе лучше объяснит. Жил и работал Антоныч раньше в Питере, добивался правды для всех, а царь его к нам сослал, — сказал Григорий.

Карпов внимательно посмотрел на рабочего. О таких, что за правду сосланы, он слыхал от Степаныча, но видел впервые. Похоже, что такой же простой мужик, как и Григорий Иваныч. Глаза острые, смотрят приветливо.

— Расскажи, Михаил Антоныч — попросил он. — Думаю я о том много, да своим деревенским умом ничего придумать не могу.

— Что знаю — не потаю. Вижу, человек ты серьезный и честный, — неторопливо заговорил Федулов. — Только ведь начальство ко всем, кто беден и трудится, жестоко, а не к одним крестьянам, Палыч, потому что властью пользуются богачи и помещики. Законы они пишут в свою пользу, да и те не выполняют, коль им невыгодно. Жаловаться на это некому: они же и судьи…

Долго рассказывал Федулов об угнетении крестьян и рабочих, приводил примеры о переселенцах, о том, как грабят купцы на базаре казахов…

— Да когда же кончится такой порядок? — вырвалось у Федора с болью.

— Пока царь будет править нами, Федор Палыч, этот порядок не изменится. Ведь он главный российский помещик и заводчик…

Услышав о царе, Федор сначала испугался, но при рассказе о поместьях царя он почувствовал гнев, злобу на него. Мало ему царства, еще и землю у крестьян забрал себе!

Однако вспыхнувшее озлобление скоро сменилось отчаянием. «Если сам царь так делает, то кто же может изменить все?» — думал он, низко опустив голову.

Революционеры переглянулись.

— Ты, поди, Палыч, думаешь, что этому конца не будет? — спросил Федулов, легонько дотрагиваясь до его плеча.

Федор не ответил.

Слесарь стал рассказывать о рабочих союзах, о стачках, о том, как рабочие заставляют заводчиков прибавлять плату, менять условия…

— А мужикам-то что делать? — глухо спросил Федор, не глядя на собеседников.

— Надо прежде всего, чтобы они поняли все, вот так, как ты понял. У крестьян с рабочими одна дорога. Ведь порядок нынешний на штыках солдат держится, а солдаты — дети рабочих и крестьян, — ответил Федулов и заговорил о крестьянских бунтах, восстаниях…

Федор придвинулся и, облокотившись на стол, жадно слушал.

Беседа закончилась незадолго до возвращения женщин.

— Только помни, Палыч: так вот, прямо, калякать со всяким нельзя. Власть не дремлет и умных не любит. Начинать следует с маленького: помогать беднякам где делом, где советом, говорить так, чтобы люди сами видели правду. Принимайся сейчас подбирать тех, кто весной в Акмолинск поедет. Телеги, кому надо, поправим мы, кому и лошадку поможем купить. Степаныч и Григорий тебе расскажут, что на месте, в селе, по приезде следует делать, да до весны и мы с тобой не раз еще встретимся, — говорил, прощаясь, Федулов.

— Спасибо, Антоныч! Хоть глаза мне открыл, — крепко сжимая мозолистую руку, промолвил взволнованно Федор.

…Бабы пришли раскрасневшиеся с мороза. Развязывая теплый платок, Катерина говорила:

— Ну и загулялись мы с Параней! И гость уже ушел, нас не дождался…

Прасковья, более оживленная, чем обычно, раздевшись, села на лавку рядом с мужем.

— И находились и нагляделись вдосталь. Живут же люди, царствуют, не то, что мы…

— Ничего, жена, будет и на нашей улице праздник! — уверенно ответил ей Федор.

— К Савиным только не повела меня Катя. Девчонок бы увидеть… Сегодня и Танюшка не пришла чтой-то, — пожаловалась Прасковья.

— Не стоит, Параня, ходить тебе к барыням, пусть уж девчонки до весны потерпят, — ласково успокоил Федор жену и погладил ее по руке.

Весь вечер он необычно много и весело разговаривал. Прасковья от ласковых слов мужа расцвела. Она даже не заметила, что муж сел за ужин не крестясь.

К концу мая переселенческий обоз в пятьдесят подвод был готов к отправке. У Карповых было две лошади — помог заработок девчат.

Когда девушки рассчитывались, Савина предложила Аксюте остаться.

— Ты совсем городская стала, в деревне тебе скучно будет. Поживешь два-три года у меня, выдам замуж за подходящего человека, — уговаривала она ее. Калерия Владимировна по-своему привязалась к красивой безответной девушке.

Тогда, после встречи Нового года, она долго дулась на Аксюту, не забывая перенесенную из-за нее «обиду». Калерия капризничала больше обычного, не переставая придиралась за всякий пустяк. Аксюта молча терпела, но стала казаться старше своих лет, повзрослела как-то.

Злую выходку хозяйки и визгливый хохот купчих девушка запомнила надолго. Когда Савина однажды ударила ее по щеке, Аксюта неожиданно твердо сказала:

— Будете бить — уйду. Меня мать никогда не била.

Хозяйка удивленно взглянула на нее. Отпускать хорошую горничную не хотелось. Потом — девушка часто развлекает ее песнями и плясками. Противный Серж уехал в степь…

— Ну, не обижайся, милая! Не буду больше, — сказала она и, сходив в спальню, принесла Аксюте нитку гранатов. — Это тебе подарок в знак того, что мы с тобой помирились.

Аксюта поблагодарила хозяйку. Она не могла забыть: нельзя уходить, надо заработать денег на лошадь.

Савина последние два месяца была ласкова, часто дарила подарки, добиваясь того, чтобы Аксюта осталась у нее после отъезда родителей. О том, что переселенцы собираются весной уезжать, Калерия Владимировна знала — приходил Федор попроведать Аксюту и предупредил. Но на все уговоры хозяйки Аксюта отвечала одно:

— Спасибо за ласку, барыня, отставать от родных я не могу.

Рассчитывая девушек, Савина подарила обеим по паре ботинок, шерстянки на платья, а Аксюте сверх того дала кусок ситцу — пусть помнят! Девушки горячо благодарили. Барыне поклонились в ноги, а Федосеевну на кухне крепко поцеловали.

— С богом, девушки! Только не ходите больше по господским дворам. Черный, да свой кусок ешьте. Наша еще лучше других, а угождать ей теперь сами знаете как, — говорила Федосеевна, вытирая слезы. — Мне деваться некуда, а вам путя открыты…

Мать встретила Аксюту так, будто она с того света вернулась: в одном городе жили, а девять месяцев не виделись!

— Ну, вылитая покойная матушка! — вспомнив свекровь, говорила Прасковья, любуясь дочерью. О смерти матери Федора они получили весть на крещение.