Царская тень - Мааза Менгисте

целая груда сабель на мешке из холстины. У ступеней веранды большие корзины. Одеяла и шарфы, которых она не видела прежде, сушатся на новой веревке, натянутой рядом с оградой. Новая поленница притулилась к тем, что были сложены у конюшни прежде. Мир изменился с того момента, как она покинула его.

Кухарка зовет ее, и Хирут находит кухарку: она с ножом в руке, ссутулившись, сидит рядом с кухней, на коленях у нее лежит разделочная доска. Она нарезает кусочки мяса на еще более мелкие, тщательно отсекает жир. Лезвие ножа ударяет по доске с раздражающей настойчивостью, звук разносится по тихому двору.

Разожги огонь для вота[22]. Кухарка показывает на груду дров и угля перед ней и мгновенно возвращается к работе.

Хирут знает, что кухарка наблюдает за ней из-под опущенных век. Мне нужна твоя помощь.

Когда кухарка поднимает глаза, их взгляды встречаются, и боль у нее в груди настолько сильна, что Хирут позволяет губам дрожать, а ее ноги подгибаются под невыносимым грузом ее печали. Она бы позволила себе упасть, но кухарка, продолжая работать, покачивает головой и шепчет: Не позволяй ей увидеть твои слезы.

Над склоненной головой кухарки, в окне кабинета, видна фигура Кидане: он стоит над своим столом, смотрит на бумаги. Берхе тащит мешок с саблями, он, помрачневший от напряжения, выходит из-за угла от фасада дома во дворовую часть. В дальнем углу встают сидевшие там два молодых человека и помогают Берхе уложить мешок рядом с цветами Астер. Астер нигде не видно.

Ты оглохла? Поторопись с гуличей[23], нам нужно приготовить много еды, и будут еще люди. Кухарка так и не поднимает глаз.

Двое мужчин спешат к ней на помощь, когда она подтаскивает глиняную плиту поближе к кухне, потом возвращаются и продолжают проверять свое оружие. Двор снова погружается в неестественную тишину, а Хирут опускается на разбитые колени и укладывает дрова в топку глиняной плиты. Она поджигает дрова, дует на них. Каждое дуновение поднимает запахи, не дающие ей покоя: страх и навоз, старая солома и засохшая кровь — все те запахи, которые, как она считала когда-то, принадлежат самым бедным из бедняков. Она раздувает растущее пламя и пытается проглотить свое унижение. Незнакомые мужчины снова смотрят на нее, их глаза полны понимающего сострадания, словно она из тех, кто побирается на ступенях церквей, на базарах, умоляя о подаянии, которого ни от кого не получает. Несколько мгновений она опасается сильнее ворошить огонь, опасается, что усилит свои запахи, а ветер отнесет их в сторону этих двоих, и тут Берхе бросает саблю, которую полировал, и двое помогавших Хирут мужчин вскакивают на ноги, Кидане отворачивает голову от стола у окна, и все они поворачиваются на стук в ворота.

Я их впущу, говорит Берхе, и одновременно во дворе раздается крик Кидане:

Они пришли! Принесите воды, их наверняка мучает жажда. Мы поедим, когда я закончу.

Они — стена: мужчины, закаленные неопределенностями фермерского бытия, у них мозолистые подошвы, растрескавшиеся, как старая кожа, морщины, углубленные солнцем. На своих руках и плечах, ногах и груди они несут следы изнурительного труда. У них есть имена, которые она запомнит только потом, но то, что видит, она узнает сразу же. На них знакомые ей шрамы сельской жизни: плохо сросшиеся после перелома кости, отметины, оставшиеся после детских болезней, рубцы от старых ожогов. Они одновременно молодые и старые, усталые и настороженные, стройные и согнутые — ожесточенные. Они стоят перед Кидане у основания веранды и смотрят на него глазами, в которых благоговейный страх.

Их шестеро — жилистые мужчины с решительными лицами. На них старые бриджи и рубахи, потемневшие от долгой носки. Они не улыбаются даже после того, как лицо Кидане смягчается, когда он смотрит на них и кивает. Их суровость никуда не исчезает, когда он кладет руку на плечо одного из них, потом другого. Хирут не может оторвать глаз от их устрашающих лиц, от их глаз, затуманенных горящей яростью. Они худые, но мускулистые, с широкими ногами и мощными плечами. У одного в ухе сережка из черного камня. У другого — шрам близ челюсти. У самого низкорослого кривая сабля на поясе. У самого высокого винтовка со штыком. Ни один из них никогда бы не согнулся и не струсил под кнутом.

Фотографии этого мгновения не существует. Осталось только это воспоминание, запечатленное в мозгу Хирут, мысль, набирающая вес каждый раз, когда она оглядывается назад. Несколько недель она и кухарка будут говорить об этом самыми редкоупотребительными словами: о силе и доблести, о патриотизме и гордости, о полном подчинении. И только позднее она посмотрит внимательнее и увидит то, чего она не могла увидеть. Здесь Кидане совсем другой человек, не похожий на того, который стоял перед Хирут и дрожал при звуках голоса жены. Не похожий на того, который наклонялся, чтобы поцеловать ее в щеку. Тогда его сгибало отсутствие многого: живого сына, покорной жены, спокойного дома. Здесь он провозглашает то, что невозможно увидеть глазами: преданность, которая являет себя полностью сформированной и неколебимой, поклонение, которое граничит со страхом. Они следят за каждым его движением из-под полуопущенных век, его положение столь весомо, что их головы наклонены к земле.

Ты готов умереть за свою страну? Спрашивает Кидане у человека — тот выходит вперед и называет себя: Сеифу. Кидане обходит его, другие пятятся, давая ему больше пространства. Ты пойдешь за мной в бой и пробежишь мимо, если я упаду?

Солнце — как полотно света за ним, ровно накрывающее долину внизу. Небо — ясная и живая голубизна, которая поддерживает задержавшуюся луну, слабого и призрачного незваного гостя этого дня.

Внимание Хирут привлекает выражение на тонком лице Сеифу. Он уверен в себе, физическая близость Кидане не сгибает его.

Я спросил, ты готов умереть за Эфиопию? Кидане приближает свой рот к уху этого человека.

Сначала я убью. Ответ Сеифу заставляет остальных подтянуться.

Наконец очередь доходит до Амхи, самого низкорослого из всех, но с широкой грудью и лукавой улыбкой.

Что тебе известно лучше, чем всем остальным, солдат? говорит ему в ухо Кидане.

Я знаю пещеры в этом районе, они выводят в Керен, говорит Амха. Я знаю все места, где можно спрятаться и устроить засаду, я знаю больше, чем шифта[24], я могу перехитрить любую banda[25]. Я могу смотреть, как человек умирает, а потом сесть и поесть.

Его сабля настолько остра, что кухарка наклоняется над ней и завистливо