Мост желания. Утраченное искусство идишского рассказа - Дэвид Г. Роскис

рабби Нахману почувствовал внутренний беспорядок и депрессию50. Вместо сурового отца-раввина, который делает все, чтобы помешать осущест­влению желания сына, учитель Дова препятству­ет всяким его контактам с молодым раввином. Рабби Нахман добавляет линию конфликта поко­лений — между молодежью, которая стремится к хасидизму, и старой раввинистической элитой, которая категорически противостоит ему.

Со времен Ицхака Лурии такие рассказы о гиткарвут (ученичестве) обладают очевидной пропагандистской ценностью. Они прославля­ют и пропагандируют способность мистического героя приближать души тех, кто чувствует себя неприкаянным51. Неудавшиеся встречи, согласно этой схеме, тоже наполнены мессианского смыс­ла. Таков знаменитый рассказ о том, как Бешт ис­кал своего сефардского собрата рабби Хаима ибн Атара, чтобы они вместе привели в мир Мессию. Возможно, в виде аллюзии к этой сказке, раб­би Нахман использует в описании сына равви­на каббалистическое кодовое слово маор катан, «малый свет» (или луна, верховная власть). Так что едва только сказка начинается, она уже про­низана автобиографическими, историческими и мессианскими отзвуками52.

Она также похожа на обыкновенную народ­ную сказку, в которой все повторяется трижды. Сказка делится на три основных части. Средняя описывает три неудавшиеся попытки отца и сына добраться до цадика. После третьей попытки, ког­да сын умирает, он трижды является отцу во сне. Сын рассержен и велит своему отцу посетить ца­дика, чтобы выяснить причину этого. Теперь оси­ротевший отец пускается в обратный путь один и, остановившись на том же постоялом дворе, что и раньше, знакомится с купцом, который убеж­дает его вернуться. Здесь в сказке происходит внезапный поворот, как будто бы связывающий воедино все свободные концы.

И купец разинул рот и говорит:

—  Если хочешь, проглочу тебя сейчас!

—  Что ты! Зачем ты такое говоришь?!

Отвечает ему:

—  Не помнишь ли ты, как ехал с сыном. И сначала упала лошадь с моста, и вернулся. Потом оси у брички. А потом повстречался со мной и сказал я тебе, что он пуст. И потом я свел его, твоего сына. А сейчас можешь ехать, позволяю тебе!

Потому что он был подобен малому светилу — луне. А этот цадик подобен большому светилу — солнцу. И если б собрались они вместе, явился бы Машиах. Теперь, когда свел я твоего сына, пожалуйста, можешь ехать!

И с этими словами исчез. И не с кем было больше го­ворить.

Ехал раввин к цадику и кричал:

Жаль! Жаль! Жаль! Такой не вернуть мне потери и уж не забыть никогда! (Y 61, Е 137-138, R 59)

А чтобы уже не оставалось никаких сомнений относительно истинной сущности купца, Натан объясняет, что он Самаэль, дьявол. «Такова уж природа злого начала в человеке: сначала оно ис­кушает его, а когда тот, не дай Бог, поддастся со­блазну, — мстит человеку за то, что тот не усто­ял перед ним. Да убережет нас Господь, благосло­венно Имя Его, от искушений и вернет нас к ис­тине! Амен!»

В классическом репертуаре историй зафикси­рованы величайшие и трагические моменты — отлучение Элиэзера бен Гиркана; мученичество рабби Акивы; сцена на смертном одре Ицхака Лурии; неудавшаяся в последнюю минуту по­пытка Йосефа делла Рейна пленить Сатану; не­удачное заступничество Бешта за мучеников в Паволочи — но этот момент всегда каким-то об­разом смягчался и нейтрализовался. Даже когда история не вписывается в обширный спор (поче­му мужчина не может находиться наедине с дву­мя женщинами, а женщина может находиться наедине с двумя мужчинами), Бог и Его заповеди не подвергаются поруганию. Человеческий грех, спесь и героизм в конечном итоге все равно под­тверждают абсолютную власть Бога. Если требо­валось сделать выбор, то неверный выбор всегда оказывался иллюзорным; библейский монотеизм не допускал двух равнозначных возможностей. Рабби Нахман, хотя и подчиняется композицион­ным правилам изложения жития святого и оста­ется в пределах правдоподобных исторических условий, создает сказку с плохим концом53.

Все начинается с цадика, которого ложно обви­няют в том, что он калъ, человек легкомысленный и фривольный, открыто нарушивший заповеди. Здесь кроется намек на горькую вражду со Шполер Зейде, который ни перед чем не останавливался, чтобы связать имя рабби Нахмана с саббатиан- ской ересью. В сказке дьявол приходит переоде­тый в странствующего купца. В реальной жизни он мог обитать в опасной близости от дома54.

Потом появляется сын, ведущий борьбу на трех фронтах: с властью отца, который поносит учение цадика и ищет любой предлог, чтобы вер­нуться домой; с демоническими препятствиями, которые встречаются на его пути; и с внутренни­ми преградами на пути к вере. Его душа восто­рженна, и ее спасение может привести к избавле­нию всего мира, но ее сокрушают три этих про­тивника.

Самая трагическая фигура — это отец, он не бес и не святой. Цель доморощенной морали автора, вставленной в конец сказки — облегчить боль, но мучительный крик — на арамейском и идише — это последнее слово рабби Нахмана. Хаваль аль деавдин ве-ло миштахин55 — вот что сказано в па­мять об умершем. Гевалд, гевалд (это слово появ­ляется только в варианте на идише) — это взрыв безутешного горя. Это голос самого рассказчика, единственный из выживших сыновей которого умер за год до того. Хотя Шломо-Эфраим был еще ребенком, он играл крайне важную роль в месси­анских планах отца. Да, дьявол достоин осужде­ния, но и отец достоин его не меньше: он виновен во властолюбивой гордыне, отказе от сущностей Красоты и Величия, в убийстве своего партнера по избавлению. Однажды на горе Мория ангел сберег единственного сына у отца. Там тоже, как рассказывает мидраш, Сатана был послан, чтобы искушать решимость человека56. А здесь, наобо­рот, отец уступил и принес единственного сына на алтарь собственного эгоизма.

Все больше и больше рабби Нахман придумы­вал сюжеты, которые строятся вокруг сложного и драматического спора между теми, кто живет в мире иллюзий, и теми, кто пробивается к истине существования57. Для таких сюжетов были суще­ственные биографические причины. Летом 1807 г. рабби Нахман обнаружил у себя первые призна­

ки туберкулеза, болезни, которая только что уби­ла его жену Соею. Поэтому он поехал в Лемберг, центр торговли и просвещения, за медицинской помощью. К моменту возвращения, примерно во­семь месяцев спустя, он стал считать себя еще од­ним чудесно спасенным, человеком, который во­шел в царство лжи и увидел современную ересь во всех ее проявлениях. Поднявшись вместе с учениками для ведения великой войны, которую он видел впереди, он возобновил рассказывание сказок летом 1809 г. Все длинные сказки (№ 9-13) относятся к следующему, чрезвычайно богатому в творческом отношении году58.

Самым запоминающимся стал спор, разго­ревшийся между «Мудрецом и простаком», хо- хемом и тамом. Из