Покидая страну 404 - Маргарита Водецкая

Саня демонстративно достал из сумки и сунул в уши наушники. Под качание вагона и рассказы соседки, как она ездила на конференцию в Варшаву, он задремал, и ему привиделось, что он идёт по лесной дороге, почему-то усыпанной жёлтым морским песком, а над дорогой смыкаются ветви неизвестных деревьев с диковинными листьями. Он проснулся, достал блокнот для эскизов и карандаш и набросал форму листьев. Когда-нибудь он нарисует их акварелью, цвет он всегда сможет вспомнить позже. Потом он улёгся, мирно заснул и проснулся только тогда, когда проводник объявил, что через сорок минут они будут на месте.

— Санечка! Мы тут! — энергичная пожилая женщина махала ему с перрона. Рядом с ней стоял бедно одетый мужчина лет шестидесяти, страх, как местные жители называли обитателей небольшого табора оседлых ромов[8], появившихся в этих местах в пятидесятых годах прошлого века.

Он обнял бабушку. Бабушка была двоюродной, но от этого не менее любимой. Она осталась его единственной родственницей со стороны матери.

— Здравствуйте, Иван Иванович, — он протянул руку страху.

— Здравствуйте, Александр Абдулович, — пожал руку страх.

Честно говоря, Саня резко негативно относился к орудующим в столице группам ромской молодёжи, промышляющим воровством и грабежом. Они давно не носили цветных юбок. Группы из трёх-четырёх женщин, а чаще несовершеннолетних девушек, среди которых обязательно находилась хотя бы одна беременная, современно одетых и чистеньких, прогуливались в людных местах или подземных переходах, загромождённых киосками и торговыми лотками, в которых пешеходы вынуждены держать короткую дистанцию, и успешно обчищали не только карманы, но и рюкзаки раззяв. Если их вдруг ловили на горячем, то женщины устраивали целое представление с криками, падениями в обморок, выпячиванием беременных животов, а если получится, то и с ограблением остановившихся посмотреть на это действо зевак.

Санькину подругу детства Маргошку таким образом пытались ограбить по крайней мере дважды за год, но наталкивались на профессиональную Маргошкину паранойю: в каждый новый рюкзак у неё были вшиты простые, но эффективные потайные замки. Санька смеялся и советовал запатентовать изобретение, не зря же она кандидат технических наук. А вот у Маргошиной подруги Веры таким образом «ушла» папка с документами, в том числе и паспортом, и совсем небольшой суммой денег. Вера с дочкой обшарили все ближайшие урны, куда обычно воры сбрасывали неинтересную для них добычу, но документы были безвозвратно утеряны.

Страхи же были «своими», привычными, относительно законопослушными, и потому бедными. Во всяком случае, Саня никогда не слышал, чтобы кто-нибудь обвинял местную ромскую общину в причастности к торговле наркотиками. Кроме того, страхи дружно принадлежали к какой-то евангелистской церкви и имели собственную общественную организацию, которая иногда получала небольшую гуманитарную помощь, что не слишком влияло на общую бедность. Во всяком случае, «цыганскими дворцами» в слободке страхов и не пахло.

— Саня, ты за руль не садись, — запротестовала бабушка. — Иван Иваныч меня привёз, он нас и домой отвезёт. Ты наших дорог не знаешь.

Ещё был жив Александр Григорьевич, бабушкин муж, когда старики начали приглашать помочь по хозяйству тихого и исполнительного страха. Он подрезал деревья, чинил крышу и выполнял другие непосильные уже очень пожилому деду работы. А после смерти деда бабушка и Иван скооперировались и теперь вдвоём ездили на старом, но исправном «жигулёнке» Александра Григорьевича в райцентр на оптовый рынок за припасами.

Бабушке принадлежали полдома и небольшой огород. Вторую половину дома давно продали за ненадобностью, так как бабушкин сын много лет назад перебрался в Россию и обратно возвращаться не собирался. Довольно молодая соседка Катька стала лучшей бабушкиной подругой.

На кухне пахло пирогами, а в клетке чирикал серо-голубой Петруша, переживший уже все предельные сроки, отпущенные для волнистых попугаев. Саня умылся и сменил дорожную футболку. Нормальной стиральной машины в доме не было — бабушка пользовалась доисторической «Малюткой», этаким тазиком с моторчиком, объясняя, что ей одной такой машинки вполне достаточно. Саня регулярно высылал ей деньги, она ругалась, что ей и так всего хватает, но после долгих уговоров откладывала, как она говорила, «на чёрный день».

Сели не то за поздний завтрак, не то за ранний обед. Бабушка предложила Сане водки, а после его отказа налила себе, вспоминая, что покойный Александр Григорьевич всегда за обедом выпивал рюмочку, а в воскресенье две, почему и дожил до восьмидесяти девяти лет, не чихая и не кашляя.

Обсудили семейные дела, прогулялись по посёлку, дошли почти до самой окраины, где начиналась ромская слободка. Саня убеждал бабушку, что его отец, почти двадцать лет назад вернувшийся к себе на историческую мусульманскую родину, неплохо живёт и продолжает работать хирургом, а его вторая жена, которая была всего на два года старше самого Сани — хорошая образованная женщина, работает гастроэнтерологом и водит машину. Круглолицая мачеха всегда появлялась в скайпе скромно подкрашенная и в хиджабе и относилась к пасынку с любовью и уважением. Две Санькины единокровные сестры были моложе его собственной дочери от единственного и неудачного брака. Бабушка вздыхала и вспоминала, что её Александр Григорьевич тоже был на двадцать лет старше неё. Возрастными перекосами в Санькиной семье трудно было кого-то удивить, сама бабушка родилась всего на пять лет раньше своей племянницы — покойной Санькиной матери.

Вечером пришла соседка Катька, принесла помидоры сорта «бычье сердце» с собственного огорода и вишнёвую наливку личного производства. Чтобы не обижать соседку, Саня от наливки отказываться не стал. Поднёс рюмку к губам, сделал вид, что пьёт, и с возгласом «ой, где я свой мобильник оставил?» сбегал на кухню, чтобы выплеснуть содержимое в раковину.

Повеселевшая от вишнёвки бабушка полезла в шкаф.

— Смотри, Кать, я себе новое «смертное» пошила.

С тех пор, как бабушке исполнилось шестьдесят, она уже несколько раз шила себе новое платье, в котором её следовало похоронить, ссылаясь на то, что мода меняется, старое слёживается, а ей не хочется лежать в гробу в старье.

— Что скажете? — она приложила к себе длинное и свободное зелёное одеяние.

— Как мешок, — честно сказала Катька.

— Как по мне, то мрачновато. Если уж хочешь зелёное, то возьми цвет свежего горошка, а не консервированного, — ответил Саня.

— Много вы понимаете, — обиделась бабушка и засунула платье подальше в шкаф.

Пока бабушка возилась на кухне с чайником, во двор кто-то вошёл. Катя пошла открывать. Саня услышал разговор на повышенных тонах и высунулся было, чтобы посмотреть, что там.

— Не лезь, это наши дела, — одёрнула его появившаяся бабушка.

— Слава Иисусу Христу! — сказал со двора женский голос.

Саня знал, что положено ответить «Навеки Богу слава!», но он не был бы самим собой, если бы такое произнёс. Он мягко отстранил бабушку.

— Аллаху Акбар, девушки! Что случилось?