Взгляд за линию фронта - Валерий Прокофьевич Волошин

— Ну-ка дай мне трубку, — нервно выхватил Осинин телефон из рук оператора. Нарушая режим переговоров, воентехник открытым текстом передал на командный пункт штаба ПВО Кронштадта: — Товарищи моряки! На вас идут фашистские бомбовозы. Их так много, что трудно все пересчитать, но не меньше двухсот! Заходят колоннами с трех сторон. Объявите воздушную тревогу! Незамедлительно!

Почти сразу же по побережью и с кораблей загудели тревожные сирены. «Ну наконец-то оборвалась эта тишина, — отлегло у Сергея от сердца. — Подходите, фрицы, подходите. Внезапности не будет!..»

Заградительный огонь невиданной силы, эшелонированный по высоте стальной завесой, прикрыл все подступы к кораблям и к крепости Кронштадт. Казалось, стреляло все, что могло стрелять. Трассы зенитных снарядов исчертили небо, от их разрывов расцвели облачки и скрылось солнце. Налетевшие, будто коршуны, «юнкерсы» натолкнулись на серьезную оборону.

Весь расчет стоял у своего «Редута», бойцы с волнением смотрели на развернувшееся сражение. Бомбардировщики делали попытку за попыткой зайти на боевой курс, чтобы прицельно сбросить бомбы, но тщетно. Потеряв более десятка машин, фашисты стали бомбить беспорядочно, что попало, не причиняя кораблям особого вреда, и разворачиваться, уходить восвояси. Но не тут-то было — их встречали огнем наши «ястребки»…

Рядом с установкой врезался в землю осколок снаряда. Горевой вспомнил о гранатах и кинулся в аппаратную. За ним — оператор. Как ни в чем не бывало он уселся на свое место, взял трубку телефона и выжидательно посмотрел на Горевого. Надо было продолжать дежурство. «Сказать ему о гранатах или нет? А, ладно, помолчу; мне бы такую жизнь!» — махнул Григорий рукой и уселся на крышку рундука перед осциллографом. На экране плясали иголки отраженных импульсов. «Ура!» — он видел, как драпали хваленые асы. Никаких стройных колонн, врассыпную!

Позвонили из штаба ПВО Кронштадта, начальство морское, наверное. Оператор сказал довольно: «Спа-а-сибочки! Счас по-о-зову…» Кликнул Осинина. Воентехник взял трубку. По разговору Горевой понял: дежурной смене «Редута» объявили благодарность. У него радостно забухало сердце: «Вот это да, хорошее начало!»

Справка.

Из отчета о боевых действиях войск 2-го корпуса ПВО.

22 и 23 сентября 1941 года фашисты повторили налеты на корабли Балтийского флота. В каждом из них участвовало более трехсот — трехсот пятидесяти бомбардировщиков. Благодаря своевременному оповещению активных средств ПВО спецустановками «Редут» самолеты противника были встречены нашими истребителями над Финским заливом, а зенитная артиллерия поставила мощный заградительный огонь. Ущерб флоту нанесен незначительный… За сентябрь на Ленинград было произведено двадцать три воздушных налета, из них двенадцать ночных. Это был месяц наиболее напряженных боев, явившихся подлинным экзаменом для воинов ПВО. Они сбили 309 и подбили 26 фашистских бомбардировщиков из 2 217 самолетов, пытавшихся нанести воздушные удары. К городу прорвалось 675 «юнкерсов»…

ВОСПОМИНАНИЕ ПЯТОЕ

Окольцованное кольцо

Пожалуй, с того времени, когда все попытки гитлеровцев захватить город силой провалились и фронт вокруг Ленинграда стабилизировался, «Редуты» наиболее ярко проявили себя, став для защитников надежным и  е д и н с т в е н н ы м  средством воздушного наблюдения и оповещения о вражеских налетах. Теперь Веденеева на лекциях порой спрашивают молодые люди: «Действительно ли бомбежки Ленинграда в блокаду были настолько жестокими и беспрерывными, как об этом пишется в книгах?» А наиболее дотошные студенты пытаются даже полемизировать: мол, взять, к примеру, Сталинград или другие наши города, у стен которых шла битва с фашистами, — как правило, они оказывались разрушенными до основания, застраивались после войны заново! А в Ленинграде, дескать, и не чувствуется сегодня, что рвались на его улицах бомбы и снаряды — большинство исторических памятников осталось невредимыми, здания тоже целы, только таблички на них напоминают об обстрелах. Как же так?..

«Ох и племя нынешнее младое, беспокойное — наивное в своем счастье! — думает в таких случаях профессор Веденеев, — А что, это действительно  с ч а с т ь е — расти и жить, не ведая голода, не зная, как свистят и рвутся бомбы, рушатся дома, хороня все живое под руинами. Может, сейчас вот взять и рассказать им?.. Жаль, не уложусь в отведенное на лекцию время».

И тогда он отвечает:

— Верьте, друзья мои, коварных налетов врага на блокадный Ленинград было больше, чем где-либо. Особенно в первую зиму, когда лютовал еще и чудовищный голод. Судите хотя бы по тому, что только с первого октября по тридцать первое декабря сорок первого года в Ленинграде объявлялось триста тридцать воздушных тревог! Тогда как за всю войну штабы МПВО города их насчитали чуть больше шестисот сорока.

Но доходят ли до юных умов и сердец голые цифры?..

…В тот день старшина Веденеев, бледный, с впалыми щеками — Кощей Бессмертный да и только! — самовольно ушел из медпункта. «Хватит залеживаться, не то помру», — решил он и двинул прямо к инженеру батальона. Плечо еще побаливало, от слабости охватил озноб, подташнивало. А тут еще нос к носу столкнулся с Бобреневым, который, впрягшись в скрипучую тележку, тащил на ней наваленные доверху хвойные ветви.

— Ну, здорово, гер-рой! Жив еще? — с ухмылкой сказал Бобренев, оглядывая Веденеева с головы до ног. — Хотя что, под крылом медицины загорать — лафа. Вот и эту муру, — кивнул он на хвою, — для вас по заказу врачихи доставляю. Экстракт какой-то варит из нее, говорит, от цинги. Полакомился, небось?.. Но по тебе не скажешь, видок — вот-вот ноги протянешь.

— А тебе, я вижу, без кубарей в петлицах только на руку — и думать, и в фургоне париться да канифоль вдыхать не надо — таскай себе елки-палки на свежем воздухе. Ишь как пышешь от такой житухи.

Но Бобренева колкость старшины, казалось, не смутила. Только глаза его сузились и губы поджались в тонкую линию. С прежней бравадой он проговорил:

— Физический труд всегда облагораживал, даже из обезьяны человека сделал. А зуб точить не ты на меня должен, а, наоборот, я на тебя. Но нет во мне зла, — опять с улыбочкой развел Бобренев руками. Неожиданно предложил: — Хочешь хлеба? Ведь, правда, отощал ты на лекарствах.

Он достал из телогрейки сверток, развернул тряпицу и протянул Николаю кусок чернухи, от вида которого у того помутилось сознание. Веденееву очень захотелось взять хлеб, у него даже рука потянулась вперед с раскрытой ладонью. В последний миг его словно током пронзило, он отступил от Бобренева на шаг. «Откуда, откуда у него столько хлеба? Где он его взял?! — лихорадочно застучало в голове Николая. — Мы же только по ломтику его получаем, да еще сухарь в придачу. А тут — такой кусман!»

От Бобренева не ускользнуло изумление старшины, он поспешно завернул хлеб и спрятал