Ниневия - Андрей Евгеньевич Корбут

ему надежду, когда тайно встретилась с ним у нас в саду и дала себя поцеловать. Но если бы ты знала, как я потом испугалась! Он оказался таким грубым, таким жадным до ласк, что я едва от него отбилась. И уж точно у меня больше не было желания с ним видеться, — девушка нахмурилась. — А он стал приходить к нам по разным поводам, и каждый раз хотел увидеться со мной, как будто у него появились на меня права. Хорошо еще, что отец пресек его настойчивость. . . Постой-ка, откуда у тебя это серебряное колье? У тебя ведь было другое? Или нет?

Элишва неожиданно смутилась этого совершенно невинного вопроса, покраснела и пробормотала:

— Другое… Но оно мне нравится… А то я вчера потеряла. Расстегнулась застежка, и оно соскользнуло с шеи, да так не вовремя, что подобрать его не было никакой возможности. А это… это мне подарил друг.

Мара, сделав вид, что все это ее совершенно не интересует, великодушно сменила тему разговора:

— Какой-то пожилой ассириец вот уже, наверное, час таращится в нашу сторону. Посмотри, может, ты его знаешь. Только не оглядывайся сразу!

Элишва, отпив из кубка вина, осторожно посмотрела через правое плечо.

— Конечно, знаю. Это кузнец Омид. Он делал мечи для Мар-Зайи и дяди Ариэ.

— Что же он тогда вылупился? Или ему жены мало?

— Наверное, выпил лишнего.

После этих слов девушки дружно рассмеялись и, уже не скрываясь, стали поглядывать на кузнеца, желая смутить его своим вниманием.

Оружейник Омид, догадавшись, что причиной этого смеха стал именно он, поспешно отвернулся от развеселившихся подружек и сделал вид, что увлеченно ест плов.

Сидевший рядом старый приятель, тоже кузнец, наклонился к нему на ухо и сказал:

— Еще ведь и насмехаются… Но, может быть, ты ошибся? И это не твое колье?

— Как я мог ошибиться, когда сам дарил его дочери на пятнадцатилетие!

Оружейник Омид пришел на пир в самом скверном расположении духа, с одной лишь целью — встретиться со своим приятелем и поделиться приключившейся с ним намедни историей. Много вина, благодарный слушатель и возможность затеряться среди толпы, так, чтобы никто не обращал на тебя внимания, пока ты будешь изливать душу, — чем не лечебная микстура в подобных обстоятельствах!

В те дни, когда город выжидающе посматривал в сторону наместника Ниневии, — какой он найдет выход ради устройства пира, — у оружейников шла своя война. Тот же Омид, владевший самой большой мастерской в ремесленном квартале, вертелся как уж на сковороде: то занижал цену на кольчугу, то обещал выковать мечи в долг, то брался за работу, к которой всегда относился свысока, а дела все равно шли плохо. Пока ему внезапно не улыбнулась удача. Как-то в гости к Омиду нагрянул один из людей Набу-дини-эпиша с предложением поработать на царя.

— Царский кузнец не справится, работы много, потребуется помощь. К возвращению Син-аххе-риба надо обновить доспехи страже, что будет встречать повелителя. Возьмешься? — лениво объяснил цель своего визита чиновник.

— Даже не знаю, успею ли, — усмехнулся в черную с проседью взъерошенную бороду Омид, и чтобы показать, насколько он загружен в эти дни, прикрикнул на своего подмастерья. — Джамшед! Не спи на ходу, тебе еще мечи для купца ковать!

Чиновник, рассчитывавший нагреть на этой сделке руки, ведь вместо двух кузнецов он нанимал одного, вовсе не собирался уговаривать этого битого жизнью кузнеца, вздумавшего с ним хитрить.

— Продешевить боишься, так смотри, я уйду. Или соглашайся немедленно, или не трать попусту мое время.

На Омида эти слова подействовали отрезвляюще.

— Ну что ты, что ты! Как я могу отказать самому наместнику! Так когда, говоришь, мне надо начать работу?

Когда были оговорены сроки и внесен залог, мужчины расстались.

В мастерской с этого дня молот стучал с утра до глубокой ночи. А времени все равно не хватало даже на то, чтобы сесть нормально поесть за столом в кругу семьи. В доме жили Омид с женой, пять дочерей, две рабыни, помогавшие по хозяйству, и двенадцать рабов, выполнявших самую черную работу.

Но когда закончили, а случилось это за день до возвращения царя в столицу, и чиновник принес всю плату за изготовленные доспехи, устроили праздник. Даже рабам не пожалели ни вина, ни еды. На следующее утро, дабы похвастать своими успехами перед соседями, Омид пригласил к себе в дом гостей со всей улицы. Потом, подумав, отправил Джамшеда, на которого, не имея наследника, нередко посматривал как на сына, за теми людьми, чье появление за общим столом придало бы Омиду еще больший вес в глазах окружающих, а перед этим наставлял:

— Сначала навестишь дом царского писца Мар-Зайи. Сам он в походе, но это неважно. Его дядя по имени Ариэ у меня и меч ковал, и кольчугу, и кинжал. Всегда приветлив, никогда от холодного пива не откажется, может быть, и в гости согласится прийти. От него пойдешь к сотнику Нинурте из внутренней стражи, передавай ему от меня привет и просьбу навестить сегодня мой дом. Этот не откажется… Вот и все, наверное. Хотя, постой… Еще зайди в дом Шимшона, сотника царского полка. Его в Ниневии тоже нет, но тут главное — чтобы он знал, что я о нем помню, не забыл, ему приятно будет. Как вернется из похода, его старшая дочь Дияла обо всем расскажет.

Ариэ не пришел, но за приглашение поблагодарил. В дом Шимшона Джамшеда не пустили: мужчины были на войне, а Диялы не оказалось в городе. Зато не подвел Нинурта. Омид посадил стражника во главе стола, сам подавал ему блюда, подливал вино, от себя ни на шаг не отпускал, чтобы показать соседям, что этот страшный человек, с его-то властью и возможностями, ему самый преданный друг.

И это застолье плавно перетекло в царский пир. К этому времени двор оружейника опустел, остались только свои. Сам же хозяин больше не в силах был продолжать пить и есть: от первого его стало мутить, от второго он сам воротил глаза.

Среди ночи, когда на площади перед царским дворцом вовсю гулял народ, Омида разбудил громкий стук в ворота. Кузнец спал во дворе, свернувшись калачиком на скамейке около стола, на котором все еще стояли блюда, и, с трудом разодрав глаза, стал звать рабов осипшим голосом:

— Есть там кто живой?! Откроет кто-нибудь калитку?! Или я должен делать это сам?!

С пола (оказывается, кто-то спал прямо