Ниневия - Андрей Евгеньевич Корбут

конь уже давно шел шагом, от крупа поднимался густой пар, и даже по тому, как Ворон ставил ноги, было видно, что его силы на исходе. Гора тоже вымотала погоня, и только ярость и желание выжить, чтобы когда-нибудь насладиться местью за убитого брата, гнали его вперед. Только бы успеть до ночи в Орлиное гнездо. И мысли об этой дозорной башне стали навязчивее жажды, от которой он мучился последние несколько часов.

«Не догнать им нас, не догнать, Асатур, — разговаривал Гор, словно в бреду, со своим убитым братом, как будто тот все еще ехал рядом, — что тут осталось, всего ничего. Думаешь, они уже близко? Так быть того не может — мы слишком далеко от них оторвались. А Ворон не подведет, я в него верю».

Тропинка пошла круто в гору, конь споткнулся, остановился перед насыпью из мелкой гальки, высоко поднял голову и сильно резко выдохнул, так, что его ноздри издали хлопающий звук.

— Ну что ты, что ты? Не опасно здесь, не бойся, — принялся уговаривать скакуна наездник.

Ворон стоял какое-то время, переминаясь с ноги на ногу, пока не сдался. Чего не сделаешь для друга!

Гор с облегчением выдохнул, стал высматривать дорогу — взять правей или левей?

«До темноты успею. Непременно успею… Сколько там стражников? Четверо? Со мной будет пятеро. В прошлом году Орлиное гнездо осадили почти две сотни кочевников, а ведь не смогли одолеть… А может, мы их там сами положим? Без подкрепления. А что, впустим в башню, да по одному на лестнице и завалим. Двое против одного. Запросто! Заодно утрем нос Бесики. Он после того похода на север совсем загордился».

Насыпь вдруг предательски ожила, не позволяя подняться выше. Конь остановился снова.

«Что, Асатур, ты бы взял правее? Ты всегда был осторожнее меня. Незачем! Только время зря потеряем», — подстегивая коня, подумал Гор.

Ворон, собравшись с силами, рванулся вперед и даже одолел несколько шагов, но затем стал сползать по склону, заваливаться набок. Наездник, пытаясь ему помочь, соскочил на землю, потянул за узду, да опоздал — лошадь шарахнулась в сторону, туда, где было нагромождение крупных камней, передние ноги попали в щель и подломились, словно сухие ветки.

Гор, увидев, что бедное животное покалечено и обездвижено, упал на колени и зарыдал как ребенок.

— Ворон, милый мой Ворон, — стенал он, целуя коня в морду, поглаживая его по шее, вытирая слезы своего верного друга, плакавшего вместе со своим хозяином. Когда настало время, ему пришлось взять в руки меч, чтобы избавить Ворона от напрасных мучений. После этого Гор окаменел от горя и забыл обо всем на свете, пока не появились скифы.

— Вот он! — вскричал Хатрас, выхватывая из-за спины лук со стрелами.

— Шутишь. Да здесь почти двести шагов, — рассмеялся Плит. — Не торопись. Ему все равно не уйти от нас.

Гор понял, что единственное его спасение — скалы. Он бросил на землю плащ, щит и кожаный панцирь, оставил только меч и полез по почти отвесной стене наверх.

— Уйдет! — негодовал Хатрас.

— А что, у него хорошо получается. Он ловок, этого у него не отнять, — наблюдал за беглецом Плит.

— Так, говоришь, не попасть? — ощерился Хатрас.

— Отсюда? Никогда. Ставлю своего несейского скакуна, добытого этим утром, против твоего отличного лука, — откровенно издевался над ним Плит.

— Принимается!

Хатрас приладил стрелу, натянул тетиву, прицелился, задержал дыхание. Ветер дул прямо в лицо. Глаза слезились. Фигура его врага расплывалась и таяла на глазах. Она слилась с камнями и мхом, спряталась за валуном, показалась вновь… И тут тетива издала жалобный стон, словно сожалея, что несет с собой смерть… И обманулась.

Стрела всего лишь чиркнула по голове Гора, запутавшись у него в волосах.

— Отдай мне мой лук, храбрец, — напомнил о пари Плит. — Ты промахнулся.

— Постой-ка, — поднял руку Хатрас.

Он промахнулся, однако то ли испугал Гора, то ли осколки камней, что выбила стрела, поранили ему глаза, но так или иначе — юноша вдруг оторвался от стены, нелепо взмахнул руками и полетел вниз.

— Не может быть, — недовольно крякнул Плит.

Когда они подъехали к Гору, тот уже умирал. Тело его сотрясала судорога, изо рта вытекала тоненькая струйка крови.

— Я не вижу твоей стрелы, — заметил сын номарха.

— Он мертв. И это моя стрела его убила. Не все ли равно, как?

— Ну что ж, наверное, ты прав.

Плит велел дружинникам, чтобы к нему привели несейского скакуна. Когда Задира стала рядом, он обнял молодую кобылу за шею, запустил руку в густую гриву и, вдруг взявшись за короткий широкий нож, перерезал животному сонную артерию.

— Скакун твой, не все ли равно, как, — с усмешкой подтвердил он свою правоту и скорый суд, с интересом наблюдая за рухнувшей лошадью.

Глаза Хатраса налились кровью, он выхватил акинак[34] и, не раздумывая вонзил клинок в грудь своего господина.

11

Весна 685 г. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Война была и благом, и злом одновременно. Ей поклонялись, на нее надеялись, в нее верили… и проклинали. Она несла обогащение и ощущение власти — и тем ассирийцам, кто сражался с врагом в первых рядах, и тем, кто посылал отряды в бой. Но когда одни воины возвращались домой с богатой добычей, целовали в жаркие уста жен, обнимали детей и рассказывали о своих подвигах, других привозили по ночам на арбе закутанными в саван. Проходило время, в семьях, потерявших отца, подрастали сыновья. И уже они брали в руки меч, щит и копье, шли на войну по первому зову наместника, драться и проливать кровь за царя, но главное — ради достатка в семье, ведь скот, птица и хороший запас серебра никогда не были лишними в доме.

Так закладывались основы Ассирии, где каждый мужчина был воином, а единственное призвание женщины заключалось в том, чтобы родить воина. И вся мудрость властителя состояла лишь в том, чтобы повести в очередной поход армию и одержать с ней победу.

На протяжении более чем полувека[35], при царях Тукульти-апал-Эшарре, Шарру-кине и Син-аххе-рибе, таких побед стало во сто крат больше. Как и потерь, что привносили горький привкус — вино уже не казалось таким вкусным, мясо отчего-то стало жестким, а фрукты и овощи отдавали гнилью.

В те