На берегах Северной Двины - Денис Владимирович Макурин

глубины и проходные места. Каждую весну смывает быстрым течением песчаные острова и наносит их совсем в других местах. Все эти перемены должен учитывать и предсказывать корабельный вож, а носовик в этом деле его правая рука.

К общей радости, у нас на корабле был самый лучший лоцман за всю историю Холмогор, он всегда следил за малейшими изменениями на реке. По тому только, как и где проходил ледоход, Мартын Степанович заранее определял малейшее смещение русла, какие протоки и полои в дельте мелели, а какими можно было сократить путь. На протяжении целой недели, объезжая по берегу Северную Двину и наблюдая за выносом льда, наш корабельный вож выстраивал в голове какую-то свою, только ему ведомую картину.

Профессия лоцмана всегда была многоуважаемой среди других. Мартын Степанович мог бы совсем не ходить в море, не рисковать своим здоровьем и при этом жить безбедно. Достаточно было встречать иностранные корабли в дельте и провожать их до Холмогор. Но, связав свою жизнь с морем, со стихией воды, дыханием ветров и приливов, Витусов Мартын уже не мог оставаться на одном месте. И как Афанасий Иванович не мог обойтись без лоцмана, так Мартын Степанович каждый год нанимался на корабль, чтобы отправиться на новый промысел.

Два дня нас полоскал и сопровождал сильный дождь, но, к счастью, двадцать третьего мая вышло долгожданное солнце. Сложные манёвры по руслу реки завершились, и мы вновь вышли из устья Северной Двины. Расступились наконец-то тесные берега, а на палубе вдруг стало свежо и бодро, как будто лето окончательно проснулось и умылось ото сна.

ХIХ

В этот раз мы шли не спеша, приноравливаясь не слишком отдаляться от берега и держаться от него на расстоянии не более мили. Афанасий Иванович каждый день отмечал и зарисовывал в лоции места, где стояли какие-либо опознавательные знаки: большие деревянные идолы, «обетные» кресты или пирамиды из камней. Всё это время я находился рядом с ним, стоял у румпеля и выполнял его команды.

Ещё в начале нашего похода Афанасий Иванович сказал: «Ты, Фимка, пойдёшь весьма далече, ежели во всякой експедиции будешь овладевать новой профессией». Но не всякая профессия давалась мне легко. На третий день нашего плавания в море подул пронизывающий ветер и разыгралась сильная качка, капитан забрал у меня руль со словами: «Слабоват ты пока для правила» – и тут же велел помочь нашему повару с обедом. Я немного озяб и поэтому даже обрадовался, что мне предстоит работёнка в тепле, и с удовольствием спустился в носовой отсек.

Томилов Василий поручил мне доварить гороховую кашу и разлить её в плошки. Всё шло хорошо, пока котёл стоял на печи и каша варилась, но как только я переставил посудину на стол, море словно нарочно взбесилось. С первым ударом о борт со стола будто ветром смело уже наполненные плошки, а поднимая их с настила, я поскользнулся и размазал слизкую кашу по всему полу. Потом ударило второй раз, и теперь мне пришлось ловить улетевший котёл. С третьим ударом я снова упал, перемазался с ног до головы, перемазал весь отсек и трап, ведущий на палубу. Попытки отмыть кашу с бортов приводили к тому, что я падал снова и снова. Через какое-то время в отсек стали спускаться голодные моряки, и они тоже поскальзывались, катались и падали. Несолоно хлебавши вставали, отряхивались, но с новым ударом волны бывалые мореходы падали вновь. В конце концов промышленники выбирались на палубу и поносили меня бранными словами, порой такими крепкими, что ими можно было сшить паруса и даже поморский карбас.

После того случая к котлам меня не подпускали, а я решил ни при каких обстоятельствах больше не оставлять прави́ло и получше узнать тонкости рулевого дела.

ХХ

К берегу острова Вайгач мы подошли в середине июля. Ещё за много миль до острова наш корабельный вож проорал:

– В направлении ост-норд-ост[41] земля!

Кормчий сверился с компасом и вывернул румпель, направив наш корабль на ост-норд-ост. Я присмотрелся к линии горизонта, но земли не увидел, подошёл к Мартыну Степановичу и спросил:

– Как же земля, Мартын Степанович? Ведь вода кругом, на много миль ничего, кроме моря…

Мартын Степанович обернулся ко мне:

– Видел, как чайка поймала рыбу?

– Видел.

– Куда она полетела?

Я указал рукой на ост-норд-ост.

– То-то и оно-от! – торжествующе заключил корабельный вож.

– Так, может, она от нашего корабля шарахнулась? Отлетела и проглотила свою рыбину. Зачем ей берег?

– В середине лета у всякой птицы выводок! Поэтому она и полетела на берег, а то бы прикончила добычу, пока не отобрали. Чайки с рыбой в клюве всегда летят в сторону земли, дабы птенцов своих накормить, а ты примечай и мотай на ус, в море без дедовой науки недолог и путь.

Все залёжки и скопление зверя на берегу были изведаны, моряки с ходу вцепились в работу, и к вечеру того же дня был добыт первый матёрый морж.

Уже через неделю артель поставила дело на острове так, что огромные и тяжёлые туши не приходилось перетаскивать на большие расстояния. Поднимая стадо моржей с лёжки, промышленники оттесняли самых крупных самцов и, подкалывая их пиками, гнали к месту переплавки сала своим ходом. Обречённые на гибель, они всё же боролись и размахивали своими бивнями, пытаясь вырваться на свободу. Но никуда не денешься, если с трёх сторон в твоё тело вонзают острое жало.

Когда моржи оказывались на месте забоя, один из погонщиков протыкал жертве грудь, пытаясь угодить прямо в сердце. Некоторые моржи падали сразу же, другие умирали медленно и ещё долго выли, стонали, ревели и рычали не то от боли, не то от злобы к человеку. Всё это действо сопровождалось пронзительными криками белых морских чаек и хрипом чёрных воронов. Они кружили в небе, неистово дрались за право поживиться первыми, а со стороны казалось, будто это посланники рая и ада борются за душу невинно убиенного. К общему облегчению все эти звуки витали в воздухе недолго, ветер с остервенением уносил их за горизонт, в открытое море, тем самым давая нам поскорее забыть о свершившемся преступлении.

Это было жуткое, кровавое зрелище, и самое страшное было в том, что все понимали: чтобы прокормить семью, необязательно было убивать. Ведь обходятся же бондарь, кузнец или пахарь без этого промысла. Можно, как и они, пахать землю, сеять зерно или пасти коров, и не нужно от зари до зари заниматься этим тяжким, небогоугодным делом.