На берегах Северной Двины - Денис Владимирович Макурин

бивня. Одну бочку мы оставили себе и были обеспечены запасом солёной рыбы на всю зиму, вторую я обменял на мешок муки и небольшой стожок сена для овец. Бивни у меня выкупили за двести рублей местные косторезы. По сравнению с тем, что бочка трески стоила четыре рубля, деньги я получил просто небывалые!

ХVI

Всю зиму я занимался рыбной ловлей на Северной Двине. Купив у кузнеца крючки и пешню для рубки лунок, изготовил сотню уд. Как только встал первый лёд, я то и дело пропадал на реке.

Сначала я просто рыбачил, потом вырубил прорубь для полоскания белья и каждый день поддерживал её открытой ото льда. Признаю́сь, мы с бабушкой не нуждались в свежей рыбе, и почти весь улов, что я приносил, она раздавала соседям. Бабушка не раз отговаривала меня, чтобы я не ходил и не мёрз на реке, ведь денег нам более чем хватало. Но как бабушка не могла сидеть без хлопот по дому, так и я после своего первого промысла не мог лежать на печи без дела. Тело ныло и болело без труда, а ещё мне так хотелось, чтобы во мне была у кого-нибудь надобность. Я так сильно хотел быть полезен людям, что меня не могли остановить ни мороз, ни вьюга.

И всё же каждодневная рыбалка никак не могла успокоить мой душевный зуд, меня неумолимо влекло в море на промысел. Это было подобно брошенному однажды в землю зерну, и как оно неприметно растёт само собой, так и в душе у меня росла необъяснимая тяга к морским приключениям. Как необъяснимо внутреннее таинство прорастания зерна, так и невозможно поведать о неуловимом чувстве, что так манит и влечёт к парусам и ветру.

С большим трудом я дождался весны. Как только на ивах появились пуховки[37], едва-едва заблестели первые проталины и стало опасно выходить на лёд, я снял все уды и забросил уже не замерзающую прорубь. Но, оставшись без занятия, не перестал приходить на берег каждый день. Пусть в этом теперь не было никакой нужды, но я, как и прежде, пропадал у реки с утра и до вечера. Я приходил на набережную, потому что там было больше солнца, пахло смолой, прелыми водорослями и рыбой. В конце апреля весна света сменила характер, и пошла весна воды. Две недели то сыпал серый снег, то шипели дожди.

С приходом мая день ото дня припекало всё крепче, иной раз и пекло. Вороны суетились, бегали, прыгали, устраивали воздушные игры с погонями, кувырканием и драками. На посеревшем льду белели крикливые чайки. Снег уже полностью сошёл с берегов, и кое-где даже пробились жёлтые цветки мать-и-мачехи. Непередаваемая радость овладела мной, когда на Северной Двине началось движение. Панцирь треснул и открыл дремавшую реку. Чайки брызнули в небо и закричали столь пронзительно, что заглушили звон колоколов. Льдины, словно поморские кочи и шняки[38], начали скользить по волнам и устремились вниз по течению. Но река не хотела так просто их отпускать, и волны устраивали им настоящую толчею, они подбивали и шлёпали льды со всех сторон, словно оплеухами. Одни из них от этого притормаживали и приворачивали к берегу, а последующие нагоняли и взбирались наверх. Нагромоздившиеся друг на друга льдины напоминали парусные суда, а я сидел и смотрел им вслед, и это настроение, это живое движение связывалось у меня с мечтами, с надеждой на радостное и скорое будущее.

ХVII

Как только пронесло лёд и уровень воды в реке начал падать, артельщик Афанасий Иванович собрал свою прежнюю команду. Все мы, усевшись за вёсла, отправились на карбасе в Вавчугу за новым кочем.

Нетерпение команды и капитана ощущалось во всём. Афанасий Иванович неистово ругал гребцов, а те били вёслами по воде, словно никогда их не держали в руках, и окатывали нашего кормчего брызгами с ног до головы. Но стоило нам лишь обогнуть Куростров, как все успокоились, вёсла стали ложиться аккуратно и без брызг, гребцы налегали на них слаженно, и никто не перегребал, а кормчий перестал поносить команду. Наш новый корабль стоял на судоверфи и был виден за две мили. Его борта и мачты блестели на солнце и завораживали. Когда мы высадились на судоверфь и подошли к своему кораблю, над ним воцарилась такая тишина, что можно было услышать ангелов.

За время строительства корпус из лиственницы просох и побелел, и только бушприт[39] с привязанным к нему якорем были чёрными. Белый корпус и чёрный нос чем-то напоминали лебедя. Последующие два дня мы покрыли нашу кочмару чёрной смолой. Сходство уже не было столь явным, но название кораблю «Лебедь» дали единогласно.

Пятнадцатого мая одна тысяча шестьсот сорок шестого года судно «Лебедь» спустили на воду. Карбас был поднят на палубу, и капитан проорал:

– Аврал, братцы! Распахнуть ветрила!

Уставшая от долгого пребывания на суше и окрылённая предчувствием скорого выхода в море команда всё делала вёртко. За день мы прошли около пятидесяти миль, и, обогнув Ухтостров, наш корабль вернулся к пристани Холмогор. Всё это время я помогал нашему купору Буренину Егору искать протечки в корпусе. Обычно, пока доски не размокнут, борта подтекают, и их приходится конопатить. Но на нашем корабле этого не случилось, доски были подогнаны так плотно, что ни одна капля не просочилась через борт.

ХVIII

Наш новый корабль скорополучно прошёл все испытания и готовился к выходу в море. Братья Команины вновь решили идти тремя кочами к островам Колгуев и Вайгач, но в этот раз предстояло промышлять только моржа.

В носовой части нашей кочмары готовилась еда и отдыхала команда. Бочки для моржового сала были уставлены от борта к борту в средний отсек плотными рядами и перевязаны так, чтобы в море их не разболтало. В кормовой отсек сгрузили съестные припасы и орудия промысла. Не дёшево обошлись Афанасию Ивановичу новые железные пики вместо сломанных копий, котлы для переплавки жира и топоры для разделки, но всё это было необходимо для большего прибытка.

На новый двухмачтовый корабль была подобрана и новая артель. Теперь судовая котляна[40] состояла сплошь из промышленников на моржей, но неизменными членами команды оставались: наш капитан Афанасий Иванович, корабельный вож Витусов Мартын Степанович, купор Буренин Егор Васильевич, носовик Лужин Пётр Спиридонович, повар Томилов Василий Агапович, я – младший помощник Шупров Ефим Еремеевич.

Год от года Северная Двина меняет свои