Г. М. Пулэм, эсквайр - Джон Марквэнд

Будь такая возможность, я с удовольствием вернулся бы в школу. Даже теперь, всякий раз, когда приближается осень и я встречаю ее за городом, меня охватывает знакомое волнение, будто мне и в самом деле, как прежде, предстоит отправиться в школу. Еще и теперь ко мне временами возвращаются прежние, не поддающиеся описанию чувства, связанные с началом нового учебного года. И тогда я начинаю думать о свежих страницах новых учебников, о футбольном поле с воротами, о теннисных площадках, о красных и желтых листьях осенних кленов в школьном саду. Тогда я словно наяву вижу Шкипера, в те дни еще молодого.

«Хорошо было сыграно, Пулэм, — слышу я его голос. — Не поддавайся! Никогда не поддавайся!»

Каждую осень в памяти у меня начинают всплывать лица одноклассников, приходят на ум их имена, их клички, их физические особенности. У нас был хороший класс. Из него вышли банкир и сенатор штата, два врача и ученый, пьяница и целая куча маклеров и адвокатов. Один был убит на реке Мёз во время наступления в Аргоннах, другой погиб при автомобильной катастрофе, третий умер от паралича сердца; пятеро развелись с женами, двое разорились… А в общем, все получилось не так уж плохо. Мне хотелось бы снова оказаться в школе. Я часто говорю это себе перед тем, как лечь спать. Мне хочется снова оказаться в школе, где кто-нибудь, вроде Шкипера, учил бы меня уму-разуму, разъясняя что плохо и что хорошо. В школе вы всегда и на все могли найти единственно правильный ответ. Что бы ни происходило в мире, школа всегда подсказывала вам, как надо поступать. Мне так хотелось бы вернуться в школу…

7. Не стоит говорить об этом

Меня очень удивило признание сестры Мери, что она меня терпеть не могла в те дни, когда я приезжал на каникулы домой. Разговор произошел около года назад, когда я зашел к ней подписать один документ. Была вторая половина субботы, Мери только что вернулась с прогулки верхом и еще не успела снять жакет из твида, сапоги и бриджи. Ее мужа, Джима, дома не было, и Мери спросила, не хочу ли я выпить коктейль. Мы выпили по нескольку бокалов — видимо, значительно больше, чем следовало. Я пил потому, что, как мне казалось в тот день, кроме коктейля, у нас с Мери не было ничего общего, мы пошли в жизни разными путями. Однако каждый из нас хотел казаться милым.

— Дерни еще стаканчик, — предложила Мери. — Совсем обалдеешь от удовольствия.

Я с интересом подумал, что сказала бы наша покойная мать, послушав мою сестрицу. Мери взяла меня под руку и усадила на кушетку.

— Тебе идет, когда ты становишься развязнее. Выпей-ка еще, и залпом. — И тут без всякой видимой причины, если не считать джина и вермута, мы заговорили о прошлом, словно по-прежнему, как и в былые времена, виделись изо дня в день. Именно тогда Мери и сказала, что ненавидела — меня, когда я приезжал из школы домой.

— Откровенно говоря, я была плохо приспособленным к жизни ребенком, — заметила Мери. — Поэтому-то каждая мелочь и доводила меня до припадков со слезами и визгом.

— А ты и сейчас плохо приспособлена к жизни.

— О нашем отце ничего плохого не скажешь, — продолжала Мери, — но вот с матерью я никак не могла поладить. А нашего старика я не виню, нет…

— Ну, знаешь ли, Мери… — начал было я.

— Разве это так уж предосудительно, мой милый, — перебила Мери, — высказаться иногда с полной откровенностью? Мать даже сказала мне как-то, что половая проблема — это тяжкое бремя, которое должна влачить женщина.

— Ну, знаешь ли, Мери!

— И ты был влюблен в нашу мать, как Эдип.

— В мире нет ничего более священного, чем мать, и я не намерен молча сидеть и…

— Дорогой мой, но почему бы нам не поговорить свободно и откровенно? Это же забавно.

— Не нахожу ничего забавного в том, чтобы обливать грязью родителей.

— А родители тут ни при чем, Гарри. Наши чувства к ним, как и наша взаимная антипатия, были подсознательными. Мы ненавидели друг друга, потому что соперничали из-за любви к матери.

— Боже, да не было у меня к тебе никакой ненависти, Мери! Я всегда очень любил тебя.

— Все эти чувства перепутались в нас. И я любила тебя, но вместе с тем и ненавидела.

— О чем это ты говоришь, Мери?

— Я посещаю доктора Стенвика, и он дал мне немало ценных советов, как обращаться с Джимми.

— А что с Джимми? Вы не ладите?

— Речь идет не о Джиме. Я была влюблена в отца, а ты в мать. Тебя же я и любила и ненавидела.

Я все больше и больше приходил к выводу, что мы выпили лишнего. Мери снова начала смеяться. Я отодвинул свой бокал. Я боялся, что сейчас придет Джим.

— Мери, да ты пьяна! — воскликнул я.

— Черта с два! Ты помнишь, как я запустила в тебя камнем в Норт-Харборе? А все потому, что была влюблена в тебя так же, как Мери Шелли — была влюблена в Перси Биши. — Я промолчал. Мери взглянула на носки своих сапог и продолжала: — Самое забавное состоит в том, что все мы испытывали друг к другу определенные чувства, но не отдавали себе в них отчета.

Наш разговор был, конечно, очень странным, но он ничем не отличался от того, что я слышу теперь, когда каждый может без стеснения говорить все, что взбредет в голову.

— Послушай, Мери, но наша семья была вполне нормальной.

— А я и не говорила, что наша семья была ненормальной. Ведь это же вполне естественно влюбляться в своих родителей, и я хочу только сказать с полной откровенностью, что мне многое не нравилось в их поведении. Они оказались никудышными воспитателями.

— Подожди минутку, Мери!

— А зачем ждать? Я осуждаю не только наших родителей, но и всех родителей вообще. Большинство из них глупы, ленивы и невежественны. Я обвиняю их только в том, что они ничему нас не научили. Человек, провозгласивший заповедь, что дети должны уважать родителей, сам оказался бессильным справиться с собственными детьми. К тому же поколение наших родителей совершенно не учитывало половую проблему.

— Ну, я признаться, не вижу, чтобы мы много выиграли, учитывая ее.

Мери повернулась ко мне.

— Будем откровенны. Когда ты впервые имел половое сношение?

Этот неожиданный вопрос ошарашил меня. Я, разумеется, не собирался отвечать, но в то же время не хотел, чтобы она подумала, будто я боюсь взглянуть фактам в лицо. Я не боялся фактов — я просто не хотел смотреть им в лицо.

— Ты молчишь? Ну так я могу сделать одно, не лишенное оснований предположение: ты многому научился у Сильвии.

Продолжая сидеть, я выпрямился на кушетке, затем снова откинулся на спинку. Я не смотрел на Мери, но чувствовал, что она улыбается той самой улыбкой, которая всегда так претила мне. Мери имела в виду нашу двоюродную сестру Сильвию Ноулс, которая летом бывала у нас в Норт-Харборе.

— У меня ничего не было с Сильвией, абсолютно ничего!

Мери засмеялась.

— Да, да, конечно! Джентльмен молчит, даже если нужно сказать только, что у маленькой девочки расплелись косички. А ведь вы с Сильвией прятались в кустах, ты знаешь, что прятались.

— Послушай, ты можешь понять одну простую истину? У нас с Сильвией ничего не было, абсолютно ничего.

— Все ясно, дорогой. Ты даже не решился взять у нее первых уроков. Да я и не намекала, что дело обстояло иначе. Уж я-то знаю Сильвию. Если бы на ее месте была маленькая девчонка Митчел, которую выгнала мисс Лейси, вот та бы действительно могла помочь тебе кое в чем. Но ты предпочел Сильвию, потому что все благовоспитанные мальчики боялись Митчел. Ты с Сильвией обычно бегал после ужина в кустарник за скалами, и я страшно ревновала. Вот почему я тогда запустила в тебя камнем.

— Боже мой, Мери, но почему мы с Сильвией не могли прогуляться после ужина около скал?

— Не прикидывайся овечкой! И я знала, что вы туда бегаете, и Хью знал, и все горничные знали, и, самое главное, мать тоже знала.

Я почувствовал, что густо краснею; меня уличили.

— Вот видишь! Вместо того чтобы отнестись к этому попросту, как и полагается каждому благоразумному человеку, ты начинаешь краснеть. Чем же вы с Сильвией занимались в кустах?

— Ты не поверишь. Мы просто играли.

— Продолжай, — тихонько попросила Мери. — Во что же вы с Сильвией играли?

— Хорошо, я тебе скажу, но только для того, чтобы доказать, что ты ошибаешься. Мы играли в жевательную игру. Ее придумала Сильвия.

— Сильвия?

— Ничего особенного эта игра не представляла. Мы брали травинку — там росла довольно высокая трава, завязывали посередине узелок, потом Сильвия начинала жевать один конец травинки, а я другой. Выигрывал тот, кто первым добирался до узелка. Мы и сами понимали, что это нехорошая игра, а потом мать поймала нас…

— Это я ей сказала.

— Ты? Ну что ж, если, по-твоему, такие забавы можно отнести к области интимных отношений, — пожалуйста. После этого мы с Сильвией не разговаривали много лет.